Сага о Хрольфе Жердинке - [61]

Слишком пораженный, чтобы пошевелиться, он застыл, онемев на мгновение. Затем в гневе ударил ее по щеке. Хвит пошатнулась и отпрянула.

— Ты, глупая сука, — зарычал он, — разве я не говорил тебе, чтоб ты держалась от меня подальше?!

Она тяжело вздохнула, перед тем как прошипеть подобно гадюке:

— Это глупо с твоей стороны… Я не привыкла быть побитой и отвергнутой. Ты думаешь, Бьёрн, что лучше лапать хуторскую девчонку, чем любить меня и пользоваться моей любовью. Что ж, хорошо, как хочешь… Но за свое бессердечие и… безрассудство — ты получишь награду! Вот она!..

И, сорвав перчатку из волчьей шкуры, она ударила его по лицу.

— Ты обошелся со мной безжалостно, как медведь, Бьёрн! И ты сам — сущий медведь, так и оставайся им! Знай, ты превратишься в настоящего медведя, свирепого и дикого, который не знает другой пищи, кроме коров из стад твоего отца. Ты задерешь многих из них и никогда не освободишься от этого проклятия. И то, что ты знаешь об этом — будет тебе худшим наказанием!

Пронзительно вскрикнув, Бьёрн, этот сильный мускулистый юноша, словно подхваченный неведомой силой, на мгновение закружился на месте и бросился вон из палат, но, едва миновав двор усадьбы, поплелся прочь, тяжело волоча ноги. Смех Хвит, пронзительней кошачьего визга, летел ему вдогонку сквозь сумрак наступающего рассвета.

Ни одна душа не знала, куда пропал Бьёрн и что с ним сталось. Некоторые боялись, что его задрал огромный серый медведь, что начал нападать на королевские стада. Он убивал скот, проникая тихо, как ласка, на скотные дворы, и его удавалось увидеть только издалека. Охотники не раз пытались покончить с ним. Но тех осталось не так-то много в это военное время. Более коварный, чем обычный зверь, медведь затаивался и ждал, пока люди подойдут ближе, и неожиданно нападал сзади, убивая и калеча одних и обращая в бегство других. Перепуганные хуторяне скоро поняли, что ничего нельзя сделать, пока конунг со своей дружиной не вернется из похода.

Бера оплакивала своего возлюбленного.

Лето шло на убыль. Однажды, ближе к вечеру, она отправилась в лес по ягоды. На обратном пути, под холодным ветром и низкими серыми небесами, девушка внезапно остановилась и, бросив корзинку, закричала, поскольку сквозь кусты продирался тот самый медведь, огромный, заросший отливавшей железом шерстью. Она в ужасе оглянулась вокруг в поисках спасения: нет ли поблизости дерева, на которое можно бы было вскарабкаться, или какой-нибудь скалы… А медведь по-прежнему стоял на том же самом месте в нескольких саженях от нее. Вдруг ей показалось, что зверь издал нечто, больше походившее на мурлыканье, чем на рычание. Медленно, подолгу останавливаясь, прежде чем сделать новый шаг, девушка подошла ближе. Ей казалось, что все это похоже на чудо. Она подбадривала себя, стараясь не поддаваться страху, и наконец остановилась, не в силах двинуться дальше. Медведь был совсем рядом. Она посмотрела в его глаза, и голова закружилась у нее, когда показалось девушке, что она узнала глаза Бьёрна, сына конунга. Медведь отвернулся и затопал прочь. Она побежала следом и забрела высоко в горы, где кряжистый дуб возвышался среди поблекших трав и где взгляд путника невольно устремляется то к долинам, простертым в голубой тени, то к снежным вершинам, которые словно тонули в небесах. Но в этот вечер в холодных сумерках Бера видела только очертания огромной фигуры у входа в пещеру подле родника. Медведь поднялся на задние лапы… Да и был ли это медведь?..

Она кинулась в объятия Бьёрна.

Через некоторое время он сказал, что должен накинуть на себя какую-нибудь одежду. Смеясь и рыдая, она крепче прижалась к нему, воскликнув, что не даст ему замерзнуть. Когда он направился в пещеру, девушка последовала за ним. Внутри на песчаном полу едва тлел костер. Бора подкинула дров, весело заметив, что теперь это станет ее обязанностью. Как только пламя осветило пещеру, она увидела охапку сена, покрытую шкурами, и еще теснее прижалась к своему возлюбленному.

— Ты должна уйти, — сказал он запинаясь, — это не место для тебя, ибо я бываю человеком только ночью, а на рассвете снова превращаюсь в зверя.

— Так недолго… и ни минуты больше… но, может быть, я могу ждать тебя здесь, мой любимый? — заплакала она тихо.

Бера прожила в горах несколько недель. Когда Бьёрн возвращался на закате, она вытирала слюну, капавшую с его морды, варила принесенные им ребра, бедро или окорок и ждала, когда медведь снова превратится в человека. Утром она расчесывала шкуру, что стала теперь его дневной одеждой, целовала ужасную голову и долго махала вслед, пока могла видеть Бьёрна в медвежьем обличье, ковыляющего вниз по склону. Остальное время она оставалась наедине с солнцем, облаками, дождем, ветром и небом. Немного вздремнув, собирала хворост и орехи на зиму, стараясь сделать пещеру похожей на человеческое жилье. Время от времени плакала, но чаще пела.

Впоследствии она не рассказывала ничего больше о своей жизни у горных вершин. Кто знает, может, и в самом деле медведь не бродил день и ночь среди людей в поисках добычи? Ездила ли она верхом на его загривке, ликуя, как та девчонка, которой она была в недавнем прошлом? Совершал ли он набеги на пчелиные улья, чтобы принести ей немного сот, переполненных медом, как и он сам был переполнен любовью к ней? Плела ли она венки, чтобы украсить ею голову?