Сага о Гильгамеше - [64]

      -- Видит Даган, я не обманывал вас. Так было. Но сейчас что-то изменилось. Духи этой земли разгневались на нас. Они не хотят пропускать нас к горам.

      -- Слизняк, - презрительно бросил вождь, глядя на него. - Дохлая курица. Если ты сейчас же не встанешь, то клянусь первозданной бездной, я перережу тебе глотку.

      -- Оставь его, - неожиданно сказал Энкиду. - Видишь, он обессилел. Мы доберёмся до цели и без него. Птицы и звери помогут нам.

       Понимая, что теперь этот человек превратится в обузу для них, вождь отдал ему обещанный нож, и дальше они продолжили путь вдвоём. Деревья всё теснее смыкались вокруг, мхи зловещее переливались в полумраке, нестерпимая испарина обжигала грудь. Путешественников неотступно преследовала жажда. Несмотря на влажность, питьевой воды в лесу не было. Единственным источником влаги служили болота, но к ним напарники предпочитали не приближаться. Одуряющий, сводящий с ума зной и огромные скопища гнуса превращали путь в беспрерывную пытку. Лишь ночью наступало некоторое облегчение, но взамен дневных тягот приходили ночные. Пробуждались совы, отправлялись на охоту леопарды, трясина оглашалась душераздирающими стонами - всё это вселяло ужас в изнурённых странников, заставляя их целую ночь не смыкать очей. Вдобавок лес оказался кишащим светляками, так что по ночам усталым путникам приходилось созерцать тысячи скачущих огоньков, до боли напоминающих глаза тёмных духов. Лес словно глумился над ними, пугая несуществующими призраками. Когда они наконец добрели до подножия гор, то походили скорее на двух оборванных нищих, чем на доблестных воинов.

       Склоны горной гряды уступами взбирались в небо. Подножие их тонуло в зарослях дикой оливы и лавра, выше начиналась сплошная стена кедрового леса. Карабкаться по этим склонам было занятием не из лёгких, но после угрюмых дебрей соснового бурелома залитые солнцем кедровые и оливковые рощи казались им цветущим садом. К счастью, Энкиду вновь обрёл здесь способность понимать язык зверей и птиц. Выяснилось, что логово Хувавы лежит далеко на юге, в нескольких днях пути. Это слегка обескуражило их. Сделав небольшой привал, странники двинулись вдоль по склону. Первый день прошёл без приключений. Энкиду пересвистывался со стрижами и жаворонками, вождь разглядывал окрестности, прикидывая, сколько кораблей можно понастроить из растущего здесь кедра. О предстоящем бое он не думал. Ему даже начинало казаться, что басня о Хуваве нарочно придумана местными жителями, дабы отвадить чужестранцев от этих деревьев. Окружающая обстановка настолько не сочеталась в его сознании с образом страшного зверя, что он невольно впал в легкомысленную расслабленность. Встреча с ужасным демоном перестала выглядеть в его глазах чем-то неотвратимым.

       Однако первая же ночь вернула страх в его душу. Во сне ему привиделось, будто Хувава - это огромный дракон с когтистыми лапами и шипастым хвостом. Он шёл на Гильгамеша, выдыхая из ноздрей едкий дым и плюясь огненными шарами. Вождь пятился назад, пока не упёрся спиной во что-то твёрдое. В ужасе он выставил вперёд булаву, готовясь дорого продать свою жизнь, но чудище даже не заметило её. Громадное как храм, оно нависло над Гильгамешем, с необозримой высоты мерцая красными глазищами. Медленно-медленно Хувава наклонил к нему уродливую голову, обдал своим обжигающим дыханием, распахнул зубастую пасть. "Неужели я умру? - подумал Гильгамеш. - Неужели жизнь моя закончена?". Он не хотел, не мог поверить в это, неприятие смерти и стремление убежать от всевидящего ока чудовища заставили его дёргаться в разные стороны, ища спасение, но чешуйчатая лапа твари уже сомкнулась вокруг него, с силой вдавив рёбра в плоть. "Не хочу, не хочу, не хочу!" - застонал Гильгамеш, глотая слёзы. Собственный крик разбудил его. Он уставился в небо, с трудом приходя в себя. Неумолчно стрекотали цикады, яркие звёзды крупой рассыпались вкруг холодного лика Нанны. Энкиду, встревоженный его стонами, повернул к Гильгамешу голову.

      -- Тебе приснился кошмар? - спросил он.

      -- Да, - ответил Гильгамеш.

      -- Это Хувава пугает нас, стремясь не подпустить к своему логову.

       Вождь не ответил. Он смотрел на застывшие кроны деревьев, судорожно глотая выступившую слюну. Щёки его намокли. Он уже забыл, когда плакал последний раз. Кажется, это было глубоком детстве, когда отец не взял его на войну. Но тогда он рыдал от обиды, теперь же - от страха. Забытое чувство ужаса перед чужим и враждебным миром исподволь начало всплывать в нём, заставляя плотно сомкнуть зубы. Он не хотел, чтобы напарник заметил его страх. Гильгамеш поспешно закрыл глаза и вскоре заснул. В эту ночь сны ему больше не снились.

       Зато они стали посещать его с завидным постоянством позднее. Каждый раз видение было иным, но всегда оно несло в себе какую-то отчётливую, хотя и тщательно скрываемую боязнь. Однажды, например, Гильгамешу приснилось, будто он явился на городскую площадь, чтобы обратиться к народу с речью, и вдруг в последний момент обнаружил, что стоит перед людьми совершенно голый. Горожане покатывались со смеху, а он не знал, куда деть глаза. В другой раз ему привиделось, будто он тяжело захворал. Вокруг суетились лекари, они говорили какие-то успокоительные слова, а он лежал, весь покрытый язвами, и дрожал губами от бессилия. Ноги и руки его отнялись, онемевший язык с трудом ворочался во рту, а грудь через силу продолжала вбирать в себя воздух, гоняя его по распухшему горлу. Был ещё сон, в котором Гильгамеш просил милостыню. Грязный и голодный, он ходил по домам, умоляя о горсти фиников, но хозяева отовсюду прогоняли его, не желая связываться с нищим. Какая-то сердобольная женщина, чем-то похожая на Иннашаггу, сжалилась над ним и вынесла жареную гусиную печень. Он жадно набросился на неё, спеша протолкнуть в утробу, но тут со всех сторон к нему потянулись скрюченные пальцы, а уродливые лица зашептали: "Дай! Дай!". Гильгамеш завыл от обиды. Крутясь волчком, он пытался спасти своё сокровище, но не смог. Вскоре от его угощения остались одни крохи. Бездомные, посмеиваясь и урча, расползались по закоулкам. Гильгамеш в отчаянии катался по пыльной земле, проклиная свою печальную участь, а жители города брезгливо сторонились его, и кто-то сочувственно обронил: "Это наш бывший вождь". На этом видение обрывалось.