Сафари - [91]

— Попытки подсеивать здесь траву, сажать деревья не дали никаких результатов, — продолжает Бэйнбридж. — Положение становится катастрофическим. Если мы сейчас не вмешаемся, то расплодившиеся животные уничтожат всю растительность и все равно обрекут себя на гибель. А так мертвые помогут живым.

— Не боитесь ли вы, что массовый отстрел слонов нарушит добрые отношения, сложившиеся в парке между животными и людьми? — спрашиваю я.

— Появление древнего инстинкта «человек — враг», конечно, вполне вероятно. Чтобы предотвратить это, мы стараемся по возможности убивать слонов так, чтобы остальные животные этого не видели. К тому же умерщвляют их не пулями, а сильно действующими отравляющими средствами. Смерть наступает через три-четыре минуты, и обреченное животное не будоражит остальных. Подобная смерть без грохота выстрела, без крови даже не всегда ассоциируется у слонов с человеком.

— Можно ли использовать мясо убитых таким образом слонов?

— Да, вполне. В столице долго колебались, прежде чем решиться на эту бойню. Подтолкнуло именно то, что слоновое мясо может улучшить снабжение населения белковыми продуктами. Ни одна туша не пропадает. Их на месте разделывают и отправляют в холодильники. Только в городах Медного пояса в этом году мяса было продано на четыреста тысяч шиллингов.

Малазийский парк Касунгу

В Касунгу, на малавийской стороне, тоже бьют тревогу. Нашествие слонов оказалось неожиданностью. Заповедник слишком мал, чтобы прокормить полчища прожорливых гигантов. Правда, здесь повлажнее и к мопане кое-где примешивается баобаб. Но большинство кряжистых деревьев уже повреждены слонами: ствол разворочен, мягкая древесина висит клочьями.

Вечером в селении Лифупа, где живет управляющий малавийским заповедником, Бэйнбридж совещался со своими коллегами. До сих пор в Касунгу было очень небольшое стадо слонов — голов семьдесят-восемьдесят, и поэтому малавийцы на первых порах были даже рады неожиданному росту слоновьего населения. Но теперь они видят, что, если так будет продолжаться и впредь, заповеднику не выжить.

Смена обстановки подействовала на слонов, и они ведут себя в Малави отнюдь не миролюбиво. В Касунгу и раньше не разрешалось посетителям ходить по парку пешком, сейчас же возникла угроза даже для автомобилистов. Слоны гоняются здесь за машинами, как-то они перевернули автобус с туристами, напали на аскари…

Малавийские парки нельзя сравнить с кенийскими или танзанийскими, где приезжих ждут предупредительный персонал, отличные гостиницы, ресторан и уйма прочих удобств. В Касунгу предлагают лишь крышу над головой — небольшой камышовый шалаш с кроватью и москитной сеткой. Если очень попросить, аскари может разжечь костер. Все остальное вы должны делать сами — варить привезенную с собой еду, греть воду. И по-моему, для «прочувствования» Африки это куда лучше.

Слоны-беженцы, слоны-новоселы почти всю ночь ходили вокруг ветхих хижин. Не раз слышалось мягкое шуршание хобота, обследовавшего мою крышу.

Среди ночи раздался истерический женский визг, замелькали лампы, застучали колотушки аскари. Я выбежал из хижины, из двери напротив, ткнув меня ружьем в живот, выскочил Бэйнбридж. Аскари, еще не разобравшись, в чем дело, палили в воздух.

В свете фонарей мы увидели поваленный конус хижины, а рядом кровать, в которой, продолжая визжать и дрыгать ногами, лежала старушка в бигудях, американская туристка, еще этим вечером сетовавшая на обыденность Африки. Ночной гулена-великан решил подбавить ей впечатлений. Он снял хижину с основания, бросил ее рядом, а потом хоботом стал обнюхивать кровать. «Он действовал довольно нежно», — делилась утром своими впечатлениями старушка.

Бэйнбридж уехал обратно, в Замбию, а я, попросив у обитателей Лифупы карты и справочники, начал готовиться к поездке на малавийский Север — «дикий Север», «мертвый Север», как называют его сами малавийцы.

Меня предупреждали, что в северных селениях может не оказаться бензина и нельзя починить машину, что там нет ни одной гостиницы и поэтому надо запастись провиантом. Кроме того, мне советовали не обращать внимания на десятую параллель, пересекающую эту часть страны, и взять шерстяные вещи, так как в июне — июле на плато Ньика бывают заморозки.

Я поинтересовался у управляющего Касунгу, каким путем мне лучше добраться на север.

— В общем-то проехать можно, — ответил он с улыбкой. — Только после возвращения оттуда Вам придется сменить не одну часть вашей машины. О, вы взяли этот лендровер напрокат? Тогда компания оплатит все поломки.

А едой и бензином попытайтесь запастись в Дженде. Это всего лишь в ста двадцати километрах от Лифупы, на дороге, ведущей на север. И если не затруднит, посадите к себе в машину моего аскари Чисези. Он кое-что купит для лагеря в Дженде и вернется на попутной машине. Счастливого сафари!

Так, запасшись только советами, мы отправились на север. Чисези без устали насвистывал какую-то местную мелодию, прерываясь лишь для того, чтобы указать мне на скачущих в зарослях саблерогих антилоп и куду, каких-то птиц и толстозадых зебр.

Льва показывать мне было не надо. Я увидел его сам — ленивого, гривастого, почему-то улегшегося спать прямо на дороге за поворотом. Тормоза завыли, машина юзом, по песку поползла в сторону, поднимая непроглядную пыль. Когда я развернул машину, а пыль рассеялась, льва уже не было. Оказывается, царя зверей все же можно испугать.