Сафари - [88]

«Наликванда» приближается к пристани, усыпанной цветами. Неистово кричат женщины, бьют барабаны нкойя. Прыгающие макиши, расталкивая людей, создают в этой по-африкански безудержной толпе нечто вроде коридора, в конце которого со стороны дворца появляется литунга — сэр Мванавина Леваника III. На нем строгий сюртук, брюки в белую полоску, галстук и цилиндр. Поклонение перед теми, кто семьдесят лет назад узаконил власть литунги, видно даже на этом языческом празднике.

— Если бы не его опахало из антилопьего хвоста, я бы подумал, что это английский лорд, — шепчет за моей спиной кто-то из дипломатов. — Посмотрите, как красиво переливается камень в его ручке. Неужели такой большой алмаз?

Леваника немощно машет рукой фанатичной толпе и поднимается на борт баржи. Ксилофоны и тамтамы играют прощальную мелодию. Люди танцуют и кричат, двигаясь к реке. Первые ряды толпы уже вошли в воду и отплясывают там, обдавая друг друга брызгами жидкой грязи.

Литунга скрывается под малиновым балдахином в центре баржи, и «Наликванда» медленно отчаливает. Она плывет зигзагом, от одного берега к другому, чтобы все могли попрощаться с литунгой. Вслед за «Наликвандой» движется целая флотилия лодок. Крохотные лодчонки неистово прыгают на воде и наталкиваются друг на друга, потому что плывущие в них люди меньше всего думают об управлении своими суденышками. Они приплясывают, прыгают, трясут наполненными камешками калебасами и поют.

Большинство зрителей отправились за литунгой по воде, и в Лимулунгу мы ехали почти пустынной дорогой. Но там, в летней резиденции, собралось еще больше народу. В дороге Леваника успел переодеться и теперь появился из-под балдахина в форме английского контр-адмирала, доставшейся ему в наследство от отца. Когда-то тот просил у королевы подводную лодку для охоты на крокодилов. Но в Лондоне решили, что это слишком дорого, и ограничились подарком мундира с золотыми галунами, к которому было приложено письмо. В нем Леванику II успокаивали: «В подобной форме ходят командиры подводных лодок».

Опять прыгали макиши и пронзительно свистели флейты, в которые дули добрая тысяча мальчишек. Медленным шагом, как бы сгибаясь под тяжестью золотых эполет и нашивок, Леваника III поднимался на холм в свой дворец. Выстроившиеся вдоль дороги старики и старухи кланялись и, касаясь седыми волосами песка, кричали традиционное приветствие: «Ио-шо, йо-шо литунга!»

После торжеств обитатели гостиницы разбрелись. Кто был приглашен на прием во дворец, а кто судорожно от-снимал последние метры пленки на базаре.

Только к ужину появились в баре дипломаты, уселись на «насесты» перед стойкой и, потягивая виски, начали обмениваться мнениями.

Большинство из присутствующих размышляло о том, чем дряхлый старец в английском наряде смог зажечь этих людей, вселить в обычно сумрачных лози ликующую радость? В какой-то степени это приподнимало занавес над почти неизвестной жизнью современного Бароце, позволяло разобраться в умонастроениях населения, их отношении к архаической власти феодалов. Мнений оказалось много. Но подытожил разговор старый дипломат, посол одной из западных стран, больше двадцати лет проработавший в Африке.

— То же самое месяц тому назад я видел в Европе, джентльмены. Карнавал в Толедо, шествия в Лисабоне… Большинство участников этих церемоний идут под старыми знаменами и кричат, потому что им весело среди других, потому что им надоели рабочие будни и стены собственного дома. Люди на земле везде одинаковы…

Аудиенция у литунги Леваники III

На следующий день приехавший из Лимулунги посыльный сообщил, что Леваника III согласился принять меня. Прося об аудиенции, я сказал, что хочу задать литунге несколько вопросов об истории Бароце и современном положении в этой провинции. Но уже во дворце, когда я сидел в ожидании появления Леваники, ко мне подошел кто-то из «царедворцев».

— Учтите, что литунга будет разговаривать только на темы, касающиеся прошлого своего народа, — поклонившись, сухо сказал он. — На другие вопросы он отвечать не будет.

Что ж, не мое дело, если Леваника III сам, по собственной воле отгораживает себя от настоящего. По традиции члены королевской семьи — хранители прошлого, знатоки неписаной истории лози, и мне будет очень интересно услышать трактовку не вполне ясных моментов из истории Бароцеленда из уст самого литунги.

Просторная комната с видом на Луамбайю была обставлена со вкусом. Письменный стол и книжный шкаф с огромными томами сводов законов явно привезли из Европы. Но все остальное убранство местное, народное: стулья и скамейки с выжженным рисунком, резные сундуки, светлая керамика с нежными, терракотового цвета разводами и огромные циновки со сложным орнаментом. Не много народов в Центральной Африке могут похвастаться таким разнообразием прикладного искусства. И как обидно, что увидеть эти прекрасные изделия, раньше продававшиеся на базарах во всех деревнях страны лози, теперь можно лишь в мало кому доступном дворце.

Литунга появился из двери в противоположном конце комнаты в сопровождении секретаря. Здесь, в тишине дворца, он выглядел не таким дряхлым, как вчера, среди праздничных криков. Он поздоровался, поинтересовался моим впечатлением от ку-омбоки, спросил, не жарко ли мне в Монгу после русских морозов. «Мое самое неприятное впечатление об Англии — это холод, — ежась, проговорил он. — Я туда просто боюсь ездить».