Сафари - [8]
Прямо напротив нас чернели леса младшей сестры Мухавуры — горы Гахинга. Округлые холмы, словно гигантские застывшие волны, скатывающиеся с ее склонов, мягко и плавно уходили за горизонт. Мозаика террасных полей, пастбищ и лесов, чередование света и теней создавали удивительную гамму оттенков зеленого цвета.
Во впадинах между холмами блестели озерки, кое-где поросшие папирусом. Солнечные лучи проникали через его метелки, отражались в воде и подсвечивали их изнутри золотистым фосфоресцирующим светом. За папирусами начиналась открытая вода — вариации синего и голубого. К озерам тянулись цепочки журавлей. А от земли к ним поднимались струйки дыма от деревенских костров. Где-то на западе крестьяне подожгли лес и целый холм загорелся дымным пламенем. Пока мы взбирались на Мухавуру, небо все больше покрывалось тучами и становилось все темнее, а огонь — все ярче. Он осветил горы кроваво-красным пламенем, и казалось, что это проснулась Вирунга, что языки смертоносной лавы зальют сейчас окрестные поля и подземный грохот нарушит идиллическую тишину этого сказочного края.
Когда-то здесь, на месте этой горной страны, плескались воды древнего водоема, занимавшего западную часть Великих африканских разломов. Современные озера Эдуард и Джордж — лишь небольшие, оставшиеся от него участки. Гигантский водоем был неспокоен, его дно то и дело сотрясали подземные толчки, которые рождали гигантские волны-цунами. Они обрушивались на берег, смывали леса и бродивших там животных, а сами уходили под землю, в провалы, которые пересекали местность при каждом землетрясении. Дно водоема и его берега с запада на восток избороздили глубокие трещины. Поднимавшаяся по ним вязкая густая лава не растекалась по поверхности, а тут же застывала. А на нее из разверзнувшихся земных недр стихия выбрасывала все новые и новые порции лавы, наращивая конусы вулканов и холмов. Так возникла современная горная цепь Вирунга — удивительный ландшафт Руанды.
Из вулканической восьмерки Вирунги лишь два — Ньира-Гонга и Ньямлагира — оказались «долгожителями», они действуют до сих пор. Конус Ньира-Гонги все время маячит перед нами на горизонте. Над его вершиной клубилось белое облако, и мне почему-то казалось, что оно было не простым облаком, а клубами газов, вырывающихся из пышащего жаром жерла. Если бы сейчас, после пяти лет переездов и путешествий по Африке, меня спросили, где самое красивое место на этом ярком, разнообразном, безудержно щедром красками континенте, я бы не задумываясь ответил: «Здесь, в лесистых предгорьях Вирунги».
Наконец мы добрались до покинутого японцами лагеря. Да, пигмеи указали киношникам место, лучше которого вряд ли мог найти опытный оператор. Под навесом скалы росла группа высоких зонтичных хагений с красноватыми перистыми цветами. Скала эта не только давала тень, скрывающую сидящих на деревьях людей, но и загораживала от ветра невысокие, отлично просматривающиеся кусты, в которых обычно проводили время гориллы. За кустами поднималась непроходимая стена бамбука — естественная преграда, создающая хороший фон и не дающая животным уйти слишком далеко от хагений. В общем это был отличный павильон, сооруженный самой природой. Не было лишь актеров.
По лианам мы с Рубеном залезли на дерево и стали ждать горилл, которые, как говорили пигмеи, обычно появляются, «когда солнце доходит до середины неба». Устроившись поудобнее на настиле, сооруженном японцами на хагении, мы замерли в ожидании.
Прошло больше двух часов, прежде чем Рубен тронул меня за плечо и указал в сторону кустов. Взглянув в протянутый им бинокль, я невольно вздрогнул. Среди кустов появился огромный, определенно больше полутора метров, самец с серебристым мехом. Шел он вразвалку, как бы сознавая собственную силу, уверенно ступая по земле ногами и едва касаясь ее длинными пальцами рук.
Эти руки, пожалуй, больше всего поразили меня в горилле. Густая шерсть скрывала его шею и поэтому казалось, что руки начинаются прямо из головы, могучие, подвижные, почти одной толщины от плеча до кисти. Когда самец останавливался и опирался на руки, они превращались в единую дугу, создавалось впечатление, будто это не часть обезьяньего тела, а что-то инородное, на что животное просто положило голову. Самец либо не видел нашу группу, либо просто был настолько уверен в себе, что решил не обращать на нас никакого внимания.
Наблюдая горилл, невольно меняешь свое представление об обезьянах как о существах непременно суетливых, подвижных, проворных. Вот самец неторопливо вышел на небольшую открытую площадку между кустами, постоял, потом сел и в такой позе, не то задумавшись, не то задремав, оставался минут двадцать. Потом он встал, лениво почесал макушку, увенчанную мохнатой холкой, поднялся на задние лапы и несколько раз провел руками по груди, как бы расчесывая ее. Вынув застрявшие в шерсти ветки, самец обнюхал их, выбросил и вразвалку, на одних задних лапах прошел несколько метров к зарослям бамбука. Вблизи ничего съедобного он не нашел и поэтому полез вглубь, сильными руками раздвигая упругие зеленые стебли. Там он провозился минут пять и вернулся на поляну, держа во рту молодой белый бамбуковый побег. Поддерживая его рукой, самец на ходу вытащил зубами мягкую сердцевину, выплюнул кожуру и, как бы нехотя, не торопясь, принялся за еду.
