Сафари - [174]

— И поделом тебе! — воскликнул европеец. — Это научит тебя курить мою трубку! Ну, а теперь убирайся, живо!

После таких неприветливых слов, Артур, ворча и отплевываясь, поскакал галопом на соседний молочайник, свое любимое местопребывание. Оттуда он мог следить за работой чернокожих служанок, совать нос в котелки и, главное, выкинуть, при случае, какую-нибудь штуку.

Это, впрочем, не мешало ему быть в наилучших отношениях со всеми этими почтенными дамами. Они ласкали его, пичкали бананами, искали у него вшей и целовали его в большой розоватый нос. Только и слышно было все время: дукуйанго, да дукуйанго! (Мой милый).

Я позабыл сказать, что Артур, этот счастливейший из смертных, окруженный такими симпатиями и нежными ласками, был принадлежавший посту шимпанзе. Посту, носившему название Буеме и затерянному в самой глубине Большого леса на дороге Альберта-Эдуарда. А в таких местах, как известно, развлечения бывают не слишком часто.

Пойманный совсем молодым, вскормленный негритянкой, заменившей ему мать, от трупа которой его пришлось оторвать силой, маленький шимпанзе Артур обладал изумительным умом. В течение вот уже трех лет он являлся принадлежностью поста, где пользовался полной свободой, которой никогда не злоупотреблял. Все его баловали, и у него был только один непримиримый враг Ниангара — дог лейтенанта.

Нужно, впрочем, признаться, что эта враждебность вполне оправдывалась невозможными поступками Артура. По крайней мере двадцать раз в день он незаметно подкрадывался к собаке и дергал ее за хвост, несмотря на то, что хвост этот был очень коротким, причем тряс его, как дерево со зрелыми сливами. «Он звонит!» — говорил в этих случаях Капелль. Затем одним прыжком злой вскакивал на крышу, откуда с ужимками и гримасами устремлял свои маленькие живые и насмешливые глаза на собаку, которая заливалась яростным лаем. Зрители держались за бока от смеха. Вскоре после этого шимпанзе слезал с крыши и получал за свою проделку порцию жареных каштанов. «Ну и ловкач же ты, Артур! — восклицали в восхищении оба белых. — Только ты один способен на такие штуки!»

— Славное животное! — говорил Капелль с убежденным видом. — Куда лучше гориллы. Ты видел когда-нибудь гориллу, Смольдерс?

— Кроме тебя, никогда! — отвечал с изысканной вежливостью Смольдерс, старый приятель Капелля. — Впрочем, нет, видел. В Киллинге, где я был восемь месяцев тому назад, когда там организовывали экспедицию. Но та горилла была мертвой.

— Но все-таки это была горилла, дорогой мой! — заметил Капелль, как всегда поучительным тоном. — Расскажи-ка мне про это! Нет надобности спрашивать, ты ли убил ее. Ты промахнулся бы и в бегемота в пяти шагах. Ну, выкладывай, что знаешь. Впрочем, это наверное какое-нибудь вранье!..

Смольдерс, близорукий как дюжина кротов и донельзя плохой стрелок, немного задетый за живое, колебался, рассказывать ему или нет.

* * *

Однако, ввиду единодушного и лестного для него желания аудитории — одного белого, двух туземных женщин, Ниангары под столом и Артура на столе — он набил трубку и начал свой рассказ.

— Не успели мы выйти из ворот Трезены…

— Как Трезены? Где это? — прервал его Капелль. — Ведь ты только что говорил про Килингу. Ты, брат, что-то путаешь…

— Ладно, ладно! Пусть будет Килинга! — продолжал Смольдерс, не моргнув глазом. — Итак, дело было в Килинге, если уж тебе так хочется. Тоже хорошее местечко, в самой глубине леса, у черта на куличках. Почта из Европы приходит раз в семь месяцев, если только вообще приходит!..

Итак, раз как-то около семи часов, когда стало уже почти совсем темно и мы пошли ужинать, раздались дикие вопли, доносившиеся из помещении, где жили солдаты. «Опять этот дурень, Джанду, бьет свою жену! — сказал спокойно начальник поста, толстый Вербек. — Пойдите посмотреть, в чем там дело? И проберите как следует этого молодца. Двадцать ударов кнута завтра, при перекличке!»…

Между тем вопли продолжались с еще большей силой. Вероятно, случилось что-нибудь серьезное. Поэтому, не теряя времени, я бросился бежать вдоль реки, по направлению к хижинам, окруженным небольшими садиками — тоже одна из фантазий Вербека — где жили женатые солдаты.

Там уже собралась целая куча народу. Женщины причитали, солдаты размахивали руками и все говорили разом. И, разумеется, между ногами взрослых путались негритята, эти маленькие чертенята, в поясах из белых бус. Словом, настоящая оамбула!..

Все это происходило перед одной из хижин, около большого костра. Растолкав любопытных, я увидел лежавшего на земле с истерзанным лицом, разодранной грудью и раскинутыми руками капрала Бенни Курмана, одного из наших лучших солдат, которого я сначала не узнал, до того он был обезображен. Он испустил дух в тот момент, когда я подошел. Рядом с ним лежало его ружье, тяжелое Альбини, столь же массивное, как старинный мушкетон, которое было сломано пополам и держалось только благодаря исковерканному и смятому стволу. Хорошая штука, нечего сказать!..

— Соко! Соко! — кричала женщина, топая ногами и угрожающе потрясая руками по направлению к лесу. — Горилла!.. Горилла!..

— В чем дело?.. Что случилось? Отчего весь этот шум? — спросил я у солдата, который в это время запыхавшись и с покрытым потом лицом подбежал к нам. Он подробно объяснил мне, что произошло: