Садовник - [49]

Проводив грустным взглядом Зарокова на мотоцикле с его родной ижевкой за спиной, Председатель присел на ступеньку ветхого своего крыльца, поискал курево в одном кармане пиджака, поискал в другом и, к огромному удивлению, вытащил из бокового кармана большой, сложенный вдвое конверт. Данилов развернул его. На конверте было крупно написано: «Людям доброй воли!». Помедлив, размышляя, вероятно, о том, добрая у него воля или нет, Егорыч все же открыл заклеенный конверт, достал из него письмо, написанное на одном большом листке, и стал внимательно его читать. Недоумение, непонимание, смятение – вот что было на его лице во время чтения! А в одном месте, где-то посредине, он задумался, нахмурил лоб, пытаясь что-то вспомнить, почесал затылок, но так, видимо, и не вспомнил. Спрятав письмо в боковой карман, Председатель продолжил, но уже лихорадочно, искать сигареты, чтобы закурить наконец и все обдумать, и в этот момент из соседнего двора донесся смех. Смеялся Выкиньсор, нехорошо смеялся, и даже не смеялся, а хохотал – опять же нехорошо, очень нехорошо. Данилов послушал, подумал и пошел к соседу напрямки – через заросли сухой бузины и гнилой поваленный забор, тропой, проторенной утром Сорокиным. Дверь в дом была открыта настежь, и Егорыч осторожно вошел, вслушиваясь в продолжающиеся раскаты хохота.

Виктор Николаевич стоял посреди комнаты, смотрел на себя в большое гардеробное зеркало и хохотал.

– Николаич… Виктор Николаич, – осторожно позвал Данилов.

Сорокин резко обернулся, перестав хохотать. Данилов пристально вгляделся в глаза соседа и, ничего подозрительного в них не обнаружив, облегченно улыбнулся.

– А я думал…

– Что вы думали? – резко спросил Сорокин.

– Да, чёрт, ничего, – смутился Данилов и еще больше от того смутился, что сосед перешел на вы.

А Сорокин вдруг взял Председателя за рукав и потребовал:

– Дайте мне ружье! Немедленно дайте мне свое ружье!

– Ружье… – вконец растерялся Данилов. – У меня его Зароков конфисковал.

– Если бы у меня было ружье… Ах, если бы у меня было ружье! – Сорокин нервно говорил и ходил по комнате взад-вперед. – Нет, лучше пистолет. Пулемет! Огнемет! Я бы уничтожал их всех, я бы сжигал их огнем…

К смущению и растерянности Данилова прибавился страх.

– Кого? – спросил он тихо.

– Меня ограбили… – сообщил Сорокин. – Впрочем, это уже не ограбление, а разбой! Они – разбойники!

Он схватил Председателя за руку и потащил в соседнюю комнату. Здесь словно Мамай прошел. Окно было выломано с рамой и валялось на полу среди битого стекла. Железная кровать лежала на боку, сверху был брошен полосатый матрас. Данилов смотрел на все это тупо и потрясенно.

– Это какая же силища должна быть? Медвежья…

– Дверь была открыта, вы понимаете, дверь была открыта, утром я побежал к вам и забыл закрыть ее, они могли бы войти в дверь, но вместо этого… – Сорокин захлебывался словами. – Это уже не просто разбой… Это акция устрашения. Ясно, что они нас запугивают.

– Кто? – по внешнему виду Данилова было видно, что лично его уже запугали.

Соркин оставил вопрос без ответа.

– И еще ясно, что они готовились к зиме! У вас пропали теплые вещи, у меня ватное одеяло и две подушки. Но!! Зачем им зимой велосипед?

– Какой велосипед? – шепотом спросил Данилов.

– Мой! Мой велосипед! Он висел здесь на стене, видите? Велосипед взяли, а насос оставили!

Данилов хотел нагнуться, чтобы поднять насос, но Сорокин схватил его за плечо:

– Не трогайте! Отпечатки пальцев…

В ожидании Зарокова они устроились в крохотной соседней комнатке, где был диван, на котором спал Сорокин, множество книг на полках да маленький столик. Хозяин дома порезал на тарелочке лимон и теперь наливал в маленькие металлические рюмки коньяк из металлической же фляжки.

– Это настоящий армянский… Сейчас такого нет – одни подделки… Я хранил его двадцать четыре года для какого-нибудь торжественного случая, – объяснял Сорокин.

– А ты ко мне всегда теперь на вы будешь обращаться? – спросил Данилов, с трудом удерживая рюмку в руке.

– На вы? – удивился Сорокин. – Просто мне так было легче… – Он поднял рюмку. – Как говорится, не было бы счастья, да вот – несчастье…

Председатель вылил коньяк на язык, почмокал и с интересом посмотрел на фляжку. Но тут же взгляд его привлекла стоящая на столе фотография в рамке. С нее смотрела молодая красивая женщина, и Данилов не сразу узнал в ней Александру Ивановну Потапову, бабу Шуру. Он удивленно посмотрел на соседа. Сорокин смущенно улыбнулся, растерянно развел руками, потер нос.

– Вообще-то, днем я ее убираю, ставлю только на ночь, а сегодня… забыл… такой день… Но ведь вы, то есть ты – умеешь… умеете хранить тайны?..

Председатель покосился на фото.

– Да если б и не умел, кому бы стал рассказывать…

Простая история… – заговорил Сорокин и вдруг вскочил, как белый офицер в присутствии дамы. – Люблю! Да, люблю! У нас это слово не в почете, у нас говорят «сошлись»… «Сошлись и живут…» Ну, а я – люблю! Люблю! Люблю!..

Председатель смущенно улыбнулся.

– Ты когда про коньяк сказал: «Для торжественного случая берегу», я подумал: «Какой такой случай может быть в наши годы? Поминки собственные разве?» А ты…