Сад вечерних туманов - [6]

Прибывает Фредерик, вид у него сразу делается несчастным оттого, что приходится сидеть на полу. Он бросает на столик картонную папку и опускает тело в сидячее положение со скрещенными ногами, морщась от усилий поудобнее устроиться на коврике.

— Тебе не кажется странным, что ты вернулась сюда? — спрашивает он.

— Куда ни повернусь, всюду слышу эхо звуков, давным-давно отзвучавших.

— Я тоже их слышу. — Он развязывает тесемки папки, достает и раскладывает на столе стопку бумаг. — Это рисунок для нашей последней линии. А это, вот тут… — указательный палец упирается в лист и по скользящей лаковой поверхности стола пододвигает его ко мне… — это для упаковок.

Эмблема, использованная на иллюстрациях, мне знакома: то, что, по всей видимости, первоначально было прожилками чайного листа, преобразуется в подробный рисунок долин с проступающим из переплетения штрихов изображением Дома Маджубы.

— С гравюры, которую Аритомо подарил Магнусу?

— Хотелось использовать ее, — кивает Фредерик. — Я заплачу, конечно… за использование, я имею в виду.

Аритомо оставил Югири и авторские права на все свои литературные и художественные произведения мне. За редкими исключениями, я никогда не позволяла кому бы то ни было воспроизводить их.

— Используй, — говорю я Фредерику. — Никакой платы мне не нужно.

Тот не скрывает удивления.

— Как Эмили? — спрашиваю я, не давая ему заговорить. — Ей, должно быть… сколько? восемьдесят восемь?

Я пытаюсь сообразить, сколько лет было его тетушке, когда я познакомилась с ней многие-многие годы назад.

— У нее припадок сделается, если она такое услышит. Ей в этом году восемьдесят пять исполнилось. — Фредерик замялся. — С ней неладно. Есть дни, когда ее память посрамила бы слоновью, но есть и такие дни…

Голос его умолкает, сменяясь вздохом.

— Я навещу ее, как только устроюсь.

Мне известно, что Эмили, как и многие старые китаянки, придает большое значение тому, чтобы люди помоложе наносили им визит первыми, выказывая тем самым уважение.

— Да уж, сделай милость. Я уже сообщил ей, что ты вернулась.

Взмахом руки я обвожу сад:

— Твои рабочие хорошо позаботились о Югири.

— Судьям не подобает лгать, — улыбка на лице Фредерика тает спустя всего секунду. — Нам обоим известно, что у моих ребят нет умения содержать его. У меня тоже нет знаний… равно как интереса или времени… чтобы надзирать за тем, делают ли они свою работу как следует. Саду нужна твоя забота.

Он умолкает, потом произносит:

— Между прочим, я решил произвести кое-какие изменения в саду Маджубы.

— Какого рода изменения?

— Я нанял себе в помощь ландшафтного садовника… садовницу, — говорит Фредерик. — Вималя стала заниматься садоводством в Тинах-Рате год назад. Она — отчаянная поборница дикорастущих садов.

— Следует за модой.

Я и не подумала приглушать в голосе презрительную интонацию.

Лицо его раздраженно морщится:

— Мы возвращаемся к задуманному природой. Мы используем растения и деревья, присущие этой местности. Мы позволим им расти так, как они сделали бы это на воле, при настолько малом содействии — или вмешательстве — человека, какое только возможно.

— Ты уберешь все сосны в Маджубе? И ели, эвкалипты… розы, ирисы… и… и стрелиции[24]?

— Они все — чужие. Все до единой.

— Так же, как и каждый чайный куст здесь. Как и я! Как и вы тоже, мистер Преториус. Особенно — вы.

Не мое дело, понимаю, но только с тех самых пор, как дядя Фредерика, Магнус, создал чайную плантацию Маджуба, почти шестьдесят лет его обихоженными садами восхищались, их любили. Люди съезжались со всей страны полюбоваться на английский сад в тропиках. Они ходили среди искусно подстриженных живых изгородей и роскошных цветочных клумб, цветочных бордюров и роз, посаженных Эмили. Мне даже слышать больно, что сад должны переделать, придать ему вид части тропических джунглей, которые обступают нас со всех сторон — разросшиеся, неухоженные, лишенные всякого порядка.

— Я тебе и раньше говорил, давным-давно: сады Маджубы чересчур искусственны. Чем старше я становлюсь, тем больше не верю в возможность управлять природой. Деревьям следует позволить расти, как им угодно. — Фредерик бросает взгляд на сад. — Будь моя воля, я бы все это повыдергал.

— Что такое садоводство, как не управление природой и не улучшение ее? — Я ловлю себя на том, что повышаю голос. — Когда ты болтаешь про «естественное садоводство», или как там ни назови, ты уже задействуешь человека. Ты копаешь клумбы, срубаешь деревья, приносишь семена и саженцы. Для меня это выглядит весьма натянуто…

— Сады, подобные Югири, — обманки. Они фальшивы. Все здесь — результат продуманности формы и построения. Мы сидим в одном из самых искусственных мест, какие только сыскать можно.

Ласточки взмыли с травы на деревья, словно опавшие листочки, возвращающиеся на родные ветви. Я думала о том, что составляет искусство создания садов, противником которых выступает Фредерик, о подходах, так любимых японцами: приемах воздействия на природу, которые оттачивались больше тысячи лет. Не оттого ли, что жили они на землях, которые регулярно корежили землетрясения и природные бедствия, проистекало их стремление укротить мир вокруг себя? Взгляд мой перенесся в гостиную, на бонсай сосны, за которым так преданно ухаживал А Чон. Громадина-ствол, в который вымахала бы на воле сосна, ныне сведен к размеру, который вполне уместно смотрится на столе ученого, обуздан до желаемой формы медной проволокой, обвивающей его ветви. Есть люди, вроде Фредерика, кому чудится, будто подобные выкрутасы — сродни попыткам править силами небесными на земле. И все же — именно в тщательно продуманном и сотворенном саду Югири обрела я чувство порядка и покоя. И даже (на очень краткий отрезок времени) — забвения.