и отдать его ей. Так много надо сделать! Ближайшие недели и месяцы я буду занята. Напоминаю себе попросить своего секретаря (своего бывшего секретаря) наведаться ко мне домой в К-Л и прислать мне акварель Юн Хонг. Она будет выставлена для посетителей, которые придут осмотреть сад.
Это правильно, что Юн Хонг будут помнить, тогда как меня будут постепенно забывать и — со временем — забудут совершенно.
Сад должен продолжать существовать. Ради того, чтоб это произошло, хоримоно придется непременно уничтожить после моей смерти. Такую обязанность не могу доверить никому — ни Тацуджи, ни Фредерику.
Мне придется сделать это самой.
Темнота в небесах редеет, когда я выхожу к пруду Усугумо. По небу летит птица, возвращаясь в горы. На память приходит пещера, куда повел меня Аритомо посмотреть на саланган. Интересно, думаю, собирают ли все еще местные оранг-асли там гнезда, все так же закреплены ли по стенам леса из бамбуковых шестов? Интересно, смогу ли снова найти эту пещеру?
Наверное, слепой монах, с которым беседовал Аритомо (тогда еще молодой человек) во время своего похода по японской глубинке, был прав: нет никакого ветра, и флаг не движется; одни только души и умы людей не ведают покоя. Только, думаю я, беспокойное сердце — медленно и верно — тоже скоро придет к неподвижности, тихой неподвижности, навстречу которой оно рвалось всю свою жизнь…
Пусть я теряю себя, но сад вновь возвратится к жизни. Буду работать в саду и буду навещать Фредерика. Мы будем болтать, смеяться и лить слезы, как могут только старые друзья.
А вечерами я буду ходить гулять в горы. А Чон будет ждать меня у входной двери, протягивая мне посох Аритомо. Я буду брать его, разумеется. Но знаю: придет день, когда я скажу ему, что посох мне не нужен.
Мне предстоит путешествие в миллион миль, и память — это лунный свет, который я заимствую, чтобы осветить свой путь. Цветы лотоса раскрываются при первых лучах солнца. Завтрашний дождь лежит на горизонте, но откуда-то из небесной выси снижается что-то бледное и маленькое, увеличиваясь в размерах по пути вниз.
Смотрю, как серая цапля делает круг над прудом: листок, падающий по спирали к воде, от которого безмолвная рябь расходится по всему саду.
За исключением очевидных исторических личностей все персонажи в романе порождены моим воображением. Посещение чайной плантации Маджуба сэром Джеральдом Темплером и его женой вымышлено.
Чрезвычайное положение в Малайе завершилось в июле 1960 года, через двенадцать лет после его введения. Объединив усилия местных служб безопасности, гражданских лиц и войск из стран Содружества, Малайя стала одной из немногих стран мира, сумевших подавить восстание коммунистов. Ноэль Барбер в своей книге «Война бегущих собак» называет это «первой в мире битвой против партизанского коммунизма». Рассказ о пережитом профессором Тацуджи в качестве летчика-камикадзе первоначально появился (в ином и более обширном виде) в пятом томе Asian Literary Review («Азиатского литературного обозрения») осенью 2007 года.
Камерное переложение 1 и 2 концертов Шопена для фортепьяно с оркестром было записано Иггдрасиль-Квартетом в 1997 году.
Следующие книги помогали мне при написании «Сада вечерних туманов»:
Ноэль Барбер «Война бегущих собак: Малайя в 1948–1960 годах»;
Энтони Шорт «По следу горных крыс: коммунистическое восстание в Малайе»;
Гэван Доз «Пленники японцев: военнопленные Второй мировой войны в тихоокеанских странах»;
Антон Гилл «Возвращение из ада»;
Джордж Хикс «Женщины для утешения: бесчеловечная система насильственной проституции, созданная Японией во время Второй мировой войны»;
Мордехай Дж. Шефталл «Цветы на ветру: человеческие заветы камикадзе»;
«Сакутей-ки: Виды японского сада» (современный перевод Дзирё Такея и Марка П. Кейна);
Дональд Ричи и Иэн Бурума «Японская татуировка»;
Стерлинг Сигрейв и Пегги Сигрейв «Золотые воины».
Я признателен Тристану Бьючампу Расселу за рассказ о том, что представляла собой его жизнь на чайной плантации на Камеронском нагорье во время Чрезвычайного положения в Малайе.
