Сад Поммера - [17]

Карл зовет Пауку. Собаке не надо говорить дважды, и в ее старых костях весна пробудила тревожные, беспокойные импульсы.

Миновав погреб и баню, они поворачивают на поле. Паука бежит впереди, устремив расширенные ноздри на юго-восток. За нею уверенным шагом идет Поммер, затем сын, и последнею ступает Кристина. Порой, когда кто-нибудь сходит с узкой тропы на поле, эта цепочка перемещается, а то и вовсе распадается.

Они счастливы, что идут по знакомым местам, идут все вместе. С каждым годом такие прогулки все реже. И все-то спешат дети, будто их огонь подгоняет. У старших дочерей свои семьи, Анна сердится на отца, да и Карл не так уж часто наезжает в отчий дом. Только в каникулы или по государственным праздникам. Поммеру было бы по душе, если бы сын после семинарии приехал на учительское место в Яагусилла. Здесь и родной дом, и народ знакомый, сорок два школьника, сам Поммер ушел бы с должности, заботился бы о лошади и корове. Сыну было бы легче. Карл по своему образованию мог бы, конечно, рассчитывать и на приходскую школу, да кто знает, в наше время нелегко найти такое место.

Школьный участок в Яагусилла маленький, да и земля не так уж хороша: песчаная и глинистая, местами надо бы прорыть канавы. Здесь встречаются всякие почвы. Земля не восполняет вложенного труда сколько-нибудь обильно, скорее напротив, но она завоевана тяжким трудом, освоена, и другого такого клочка земли нет больше у Яана Поммера под солнцем. А в прочие светила он не верит.

Есть на белом свете одно солнце и одна жизнь.

Но Поммеров — двое, молодой и старый, остальные — дочери.

Дорогóй молодой Поммер поглядывает на отца.

Есть мужчины и с более широкими плечами, чем у его отца, есть такие, что и волосы у них погуще и голова продолговатее, но что из этого. Яан Поммер — его отец, пронизанный строгостью и таблицей умножения, — таким помнит его сын еще с люльки. Звезд с неба он не хватал, но хлеб у него всегда на столе. Даже мед и ветчина бывают, понемногу, однако ж есть все.

Карл чувствует, что спина отца защищает его и сейчас, когда он вылетел из родного гнезда. Хотя никто ему не угрожает и прямой опасности вроде бы тоже нет. Но чем образованнее человек, тем больше опасностей его подстерегает, опасности лезут в двери и окна, образование само — опасность.

Даже опаснее опасности.

Карл задумчиво смотрит на отцову спину и на большие березки на выгоне, чей шелест он слышит порой даже во сне в городе, будто они выросли там, на каменистом дворе шириной в ладонь, а не в далеком Яагусилла. В городе шорох берез заменяет ему широкую, как щит, спину отца.

До чего же здесь красиво.

— Один учитель говорил нам, что через пятьдесят лет все эстонцы будут носить рубахи навыпуск, танцевать в поле на русский лад и петь «Дубинушку», — вдруг говорит Карл.

— Так уж и «Дубинушку», — удивляется Поммер и усмехается. Он хотел бы посмотреть, как этот упрямый городской коллега станет здесь танцевать — на песке или на краю болота, где чрезмерная влажность губит хлеба. Песни и танцы — хороши для Тарту, на сцене «Ванемуйне», но на поле они ни к чему.

— И в лаптях? — спрашивает он, подкручивая усы.

— Да, так он сказал.

— Лапти? — удивляется Кристина. — А кто их теперь еще умеет плести?

— Прямо беда, не знаю, как объяснить детям, что такое лапоть. В учебнике сказано, что дядя Сидор пошел в лес надрать лыка для лаптей… Мой отец умел их плести, в то время крестьяне победнее еще ходили в лаптях…

— Учитель сказал, что эстонский язык не имеет никакого будущего, это наречие маленького лесного племени, которое за несколько десятков лет само собой угаснет, — объясняет Карл.

— Нам-то, деревенским, что прибудет от того, на каком языке эти бумаги, что пылятся в шкафу в городской канцелярии.

— Есть дело и нам. Кое-где учителя уже уволены за недостаточное знание государственного языка.

Поммер отшвыривает с дороги ком земли, он разбивается на куски.

— Я-то знаю русский язык, изучал его у Митрофанова на стройке…

— Знать-то знаешь, но… — Парень не заканчивает свою мысль.

— Не выучил крестьянин за много столетий под немцами немецкий язык, не выучит и русский. Да и куда ему с ним податься, — говорит Поммер.

— Почему же некуда? Мир широк… — вступает в разговор Кристина.

— Куда же податься — в этом широком мире? Где этот широкий для крестьянина мир? Разве что в Ригу или в Петербург — в суд…

Молчание.

— Карл, ты все съешь, что я тебе с собой в город дам? — заботливо спрашивает Кристина. — Еще разделишь между другими, а сам останешься на бобах…

— Парень за девками бегает, вот и худеет, — усмехается Поммер. — Вот получит место, окрепнет.

Кристина смотрит с недоверием.

— А ты окреп, когда получил место учителя?

— Я — нет, — признается Поммер. — У меня было слабое здоровье, поэтому меня отец определил учиться у кистера за три рубля.

Паука, лая, бежит на болото между берез.

Карл улыбается про себя и смотрит на мать. Кристина молчит, но сын замечает по ее лицу, о чем она думает.

Ему тогда было, наверное, года четыре. Был жаркий летний день, знойные облака белели на небе, молодая поросль тогда была реже и пропускала гораздо больше солнечных лучей. Мать послала его на луг отнести отцу обед, он держал в руке горшок с кашей. И еще щенок увязался за ним, близкий предок нынешней Пауки, рыжая дворняга по имени Поби.