Сад Эпикура - [8]

— Это сплетни, Маммария, — сказал Эпикур. — Не пересказывай сплетни — износишь язык…

Время приближалось к полудню. Солнце пригревало все крепче. Пахло лавром и кипарисами. А когда ветерок набегал со стороны Ликоновых грядок, недавно политых, Эпикур явственно ощущал запах сельдерея и лука. Он сидел на теплом плоском камне у источника, в тени раскидистой ивы, слушал, как стекает вода по невысокому выступу скалы, над которой бил родник. Скальный выступ был замшелый и черный. Вода сбегала струями с его козырька, разбивалась о мелкие камни, лежащие внизу, бурлила и успокаивалась в бассейне, выложенном изнутри красными кирпичами. Из бассейна по желобу она вытекала в ручей, который терялся в овражных зарослях, где водились ужи и лягушки. В полустадии от источника еще прежним владельцем усадьбы Си́ндаром была сделана запруда. И там, заполнив часть оврага, образовался ставок, зарастающий в теплое время года ряской. Оттуда Ликон брал воду для полива огорода, а Мис — для полива сада. По берегам ставка справа и слева стояли водяные колеса, с помощью которых Мис и Ликон поднимали воду в поливные желоба. И всякий раз, когда они этим занимаются, Идоменей, живущий в доме у запруды, жалуется Эпикуру на скрип этих колес. Скрип водяных колес, по словам Идоменея, мешает ему размышлять над сочинениями Аристотеля, против которых он задумал написать несколько книг.

Вот и теперь Идоменей, пришедший к источнику первым, начал разговор с Эпикуром с традиционной жалобы.

— Ах, Эпикур, — сказал он, садясь рядом с ним, — эти проклятые колеса и этот топот мулов, которые вращают эти проклятые колеса, не дают мне размышлять… Я и сейчас слышу скрип и топот, Эпикур.

Эпикур усмехнулся, но ничего не сказал.

— Аристотель пишет, — продолжал Идоменей, — что для счастья необходима совместная полнота трех благ: во-первых, душевных; во-вторых, телесных, каковыми являются здоровье, сила, красота и прочее из этого ряда; в-третьих, внешних, каковыми являются богатство, знатность и слава. И вот я, человек с пороками, человек некрасивый и бедный, никогда, стало быть, не буду, если верить Аристотелю, счастливым. С душевными пороками, конечно, можно совладать, но как стать красивым и знатным? Некрасивых и незнатных в этом мире значительно больше, чем красивых и знатных. И значит, больше несчастных, чем счастливых. Я же, разрази меня гром, счастлив! Да, счастлив, Эпикур! Счастлив уже тем, что противоречу Аристотелю. Если бы, конечно, не эти проклятые колеса и мулы…

— Чума в городе, — сказал Эпикур.

— Я слышал, — ответил Идоменей так, словно речь шла о пустяке, и продолжал: — Аристотель называет красоту даром божьим, и, значит, если от красоты зависит наше счастье, оно полностью зависит от богов. Сократ сказал, что красота — это недолговечное царство. И значит, если следовать логике Аристотеля и верить Сократу, то счастье по меньшей мере недолговечно. Платон сказал, что красота — это природное преимущество. Стало быть, мы счастливы или несчастливы от природы. Феофра́ст говорил, что красота — это молчаливый обман. Значит, счастье обманчиво. По Феокриту[22], который говорил, что красота — это отрава в красивой оправе, получается, что счастье — пагубно! А кое-кто утверждает, что красота есть владычество без охраны. Получается, что счастье могут разорить и похитить, Эпикур. И вот, собрав все вместе, следовало бы сказать: счастье нам даруют боги или природа, но оно недолговечно, обманчиво, пагубно и его легко потерять. Нужно ли человеку такое счастье, Эпикур? И нужна ли ему красота?

— В городе чума, Идоменей, — повторил Эпикур. — И я позвал сюда тебя и других, чтобы обсудить вместе, как нам лучше избежать этой беды.

— Чума — это смерть, а смерть для нас — ничто, — сказал Идоменей. — Это твои слова, Эпикур. И вот я думаю: следует ли нам говорить о том, что по природе своей — ничто.

— Смерть, разумеется, ничто, — согласился Эпикур, потому что эти слова, действительно, принадлежали ему. — Но со смертью уходят люди, близкие нам. Никому не следует бояться смерти, Идоменей, если она пришла, но никто не обязан и призывать ее, особенно к своим близким. Что скажешь ты? — Этот вопрос уже был обращен не к Идоменею, а к Гермарху, который подошел, пока Эпикур говорил.

Гермарх сел на землю, посмотрел, запрокинув голову, на солнце, искрящееся между веток и листьев ивы, вздохнул, словно оторвался от тяжелой работы, и ответил:

— Колот на рассвете отправился в город, к Расписной Стое. Там третий день он состязается в мудрости с Зеноном Китийским. Надо ли посылать кого-нибудь за ним?

— Надо, — сказал Эпикур.

— Нет также Метродора. Об этом мне сказала Леонтия, когда я проходил мимо твоего дома, Эпикур. Он еще вчера уехал в Пирей вслед за Полиэном, так как хочет первым услышать рассказ Лавра, сына Полиэна, о египетских лекарях, против которых он пишет книгу…

— Стало быть, — сказал Эпикур, вздохнув, — не следует запирать ворота. Пусть входят в сад все, кто пожелает. То, что можно одному, можно и другим. Детей же и женщин надо собрать в одном доме, у запруды например, принести туда достаточно пищи и никого к ним не пускать, ни близких, ни гостей… С сегодняшнего дня следует окуривать все помещения, забить мышиные норы, пить воду только из источника, сжечь все старое постельное белье.