Сад Эдема - [102]

22 июня 1938 г., когда исполнилось 25 лет открытию в Пильтдауне, по его инициативе и на его средства около гравиевой ямы Баркхам Манер был установлен памятный камень, призванный увековечить славу Чарлза Даусона, безвременно ушедшего из жизни. В торжественной, но немноголюдной церемонии открытия памятника по личному приглашению Вудворда принял участие сэр Артур Кизс. От их былого соперничества не осталось и следа. Их давно объединила к, даже можно сказать, сдружила необходимость защиты «прав» эоантропа от постоянных нападок скептиков и критиков. Кизс произнес у камня речь, напечатанную на следующий день лондонской «Times». Он сравнил результаты поисков Даусона в Пильтдауне с находками Буше де Перта в долине реки Соммы, где удалось обнаружить и понять назначение грубо оббитых рубилообразных орудий «допотопного человека», и открытием первого неандертальского черепа. Следует ли удивляться, что эоантроп вызвал к жизни величайшую из проблем? Кизс одновременно, к неудовольствию Вудворда, не скрыл сложностей, с которыми в свете новых открытий сталкивались антропологи, объясняя появление в родословной человека странного существа из Баркхам Манер. В такой ситуации оставалось лишь призывать к дальнейшему изучению обломков черепа эоантропа, да надеяться на очередную счастливую удачу в Суссексе или в каком-нибудь другом месте Европы.

Пока же почти ни одна из книг, посвященных происхождению человека, не выходила без раздела об эоантропе. О нем сочувственно писали такие видные специалисты, как Марселен Буль и Эрнст Хутон. На международных симпозиумах и конгрессах редко обходилось без того, чтобы не «скрестили шпаги» сторонники и противники «человека зари» Чарлза Даусона…

Кеннета Окли, возродившего к жизни полузабытый флюориновый метод датировки костей, соблазняла перспектива одним махом разрубить гордиев узел. Он не без труда добился разрешения высверлить дрелью минимально возможное количество костной ткани из бесценных образцов Пильтдауна — челюсти, обломков черепа, а также из костей ископаемых животных, залегавших, как известно, в том же горизонте гравия Баркхам Манер. Когда тесты были завершены и Окли вычислил результаты, его поджидал «величайший сюрприз»: в то время как зуб слона содержал 2 % флюорина, что подтверждало «глубочайшую, около миллиона лет, древность» кости, челюсть и череп имели соответственно 0,2 ± 0,1 % и 0,2 ± 0,1 %, что не позволяло предполагать их возраст более древним, чем в 50 тысяч лет! И те, кто отстаивал совместимость черепа и челюсти (монисты), и те, кто утверждал, что они принадлежат двум разным индивидам, человеку и обезьяне (дуалисты), никак не ожидали такого поворота событий. Пильтдаун породил новую проблему, которая, по словам В. Л. Страуса, оказалась «даже более ужасной, чем предшествующие ей». В самом деле, если череп эоантропа столь поздний, то считать его предком, а тем более «недостающим звеном», разумеется, невозможно, но в таком случае встает законный вопрос: кого же считать предком «человека зари», каким образом этот примитивный человек с обезьяньей челюстью дожил до столь позднего времени? И, наконец, кто его потомки? Сложилась парадоксальная ситуация: свержение эоантропа с почетного пьедестала «недостающего звена» лишало его как предков, так и потомков! Монистам оставалось теперь лишь невразумительно говорить нечто о загадочной «пережиточности в условиях предельной изоляции», о «крайней специализации», о «побочной линии эволюции, которая завела в тупик». Вот она, коварная ирония судьбы: тупик, куда с такой настойчивостью десятилетиями загоняли питекантропа, оказался единственным местом, спасающим престиж эоантропа. Не в менее тяжелом положении оказались и дуалисты. Во-первых, флюориновый анализ Окли, кажется, разрушал их довод о несовместимости черепа и нижней челюсти вследствие разного времени их попадания в гравий. Во-вторых, если продолжать настаивать на своем, то как объяснить использование эоантропом столь примитивных орудий и даже эолитов в такое позднее время? В-третьих, пришлось бы признать совершенно недопустимое: судя по челюсти, в Англии в ледниковое время, всего 50 тысяч лет назад, жил шимпанзе — обитатель тропических лесов! Значит, разгадку пильтдаунской находки следует искать не там, где ее вот уже почти 40 лет ищут «монисты» и «дуалисты».

Предварительное сообщение Окли о результатах флюоринового анализа костей из Пильтдауна вызвало жаркую дискуссию. Никогда еще в спорах антропологов не приходилось сталкиваться с таким хаосом противоречивых мнений: наиболее нетерпеливые требовали немедленно выбросить эоантропа из эволюционного ряда предков человека как существо в «высшей степени сомнительное по происхождению»; оправившиеся от шока «монисты» говорили, что челюсть эоантропа совсем не обезьянья, «если правильно реконструировать ее»; «дуалисты», как это ни парадоксально, пользовались наибольшей симпатией коллег, продолжавших «верить в пильтдаунского человека». Часть антропологов предпочитала сохранять нейтралитет. Они ожидали появления «новых фактов и свидетельств».

Их действительно попытались добыть: в следующем же, 1950 г. на террасе в Баркхам Манер около знаменитой ямы заложили большой раскоп. Тонны земли и гравия были пропущены сквозь специальные сита, однако энтузиасты не смогли похвастать ни одной находкой. Пришлось ограничиться лишь уточнением разреза слоя, выставленного за стеклом в одном из залов Британского музея, а раскоп в Пильтдауне объявить «национальным монументом» страны. Подобного рода манипуляции, естественно, не могли устранить подозрений, которые стали зарождаться в головах людей. Даже оппозиция в палате общин английского парламента не замедлила нанести удар своим противникам, и премьер-министр должен был экспромтом отвечать на коварный вопрос: «Не скажет ли сэр Клемент Эттли, за что получают жалование антропологи Британского музея?» Если бы судьба правительства ее королевского величества зависела от обоснованности, а не остроумия ответа, то кабинету лейбористов пришлось бы, пожалуй, немедленно подать в отставку!