Сад чародея - [7]

Наконец, начали танцевать, в зале было не больше дюжины пар, в этот момент прибыл и барон. Я чуть не вскрикнул, увидев, как его голубая рубашка мелькнула в конце аллеи. В темноте, среди кряжистых коричневых деревьев словно пронесся волшебный шорох. Барон был в приподнятом настроении, лицо — прекрасное, молодое лицо — было исполнено поразительной энергии, а ведь сухожилия были поражены уже до самых колен, и лоб покрыт испариной. Террасу заполонил запах его одеколона, а звон шпор взорвал зябкую осеннюю задумчивость, в которую все на мгновение погрузились. Барон был чисто выбрит, зрачки глаз блестели. Он закапал в глаза атропин — установить это было несложно. Думаю, губы свои тонкие он тоже подкрасил.

Я периодически заглядывал в бальную залу через окно. Танцевали без особого задора, никто не вскрикивал. Я видел, как барон изящно, слегка покачиваясь, скользил по сияющему паркету, приближался к девушкам (за это я не мог на него гневаться), и шептал им что-то, прямо в лицо. Он перетанцевал с каждой. Я наблюдал, как они все по очереди закрывали глаза, пьянея от запаха его одеколона, и откидывали назад головы. В какой-то момент барон вышел на веранду и выпил немного шампанского, затем сбежал вниз по аллее взглянуть на озеро. В этот миг за темным пятном камышей поднялся тонкий серп новой луны. С минуту барон неподвижно смотрел на него. (С каким искусством проживает этот человек свои последние часы. Наслаждается восходом сентябрьского месяца, словно поэт-неврастеник, прислушивающийся к вселенской мудрости).

По пути обратно в зал барон попыхивал сигаретой и бормотал себе под нос какое-то французское стихотворение. Но потом резко выбросил сигарету и вернулся к танцующим. Говорил девушкам сладкие, прекрасные слова, с бессильным желанием обнимал их тонкими белыми руками и сияющими глазами заглядывал им прямо в сердце.

Девушки, как одна, трепетали и прижимались к нему.

После полуночи, протанцевав уже все танцы, барон вышел попить. Он был совершенно бледен и уже не мог скрыть дрожь в коленях от усталости.

В эту минуту умирающий показался мне каким-то невероятно величественным, героическим. На узком лице его обозначились мышцы, в глазах плясал чарующий огонь, и так красиво, приятно двигались губы, когда он шептал надтреснутым голосом…

И все это он придумал, сочинил в один прекрасный день! Сомнений быть не могло: как человек неглупый, образованный и циничный, он понял — как барону и гусарскому лейтенанту в этой жизни ему уже ничего не светит. Этот человек был рожден стать бескомпромиссным драматическим героем! Да, он заранее все просчитал. Как оставить память об этом ничтожном разлагающемся теле в девичьих головках, полных прекрасных грез?

Он выверил все до мелочей… Решил посещать балы, где все будут смотреть только на него и очаровываться легкостью безупречных движений. Там, где люди разговаривают хихикая и глупо секретничая, — он будет изящен, игрив и улыбчив. И все эти девушки, зашнурованные в корсеты (с совсем небольшим вырезом), чьи бальные платья и белье прямо перед балом отгладили дома, будут с замиранием сердца думать о той минуте, когда их здоровые молодые тела обнимет барон, сладкоречивый, элегантный, светловолосый барон.

Да, он будет обнимать их своими увядающими руками, в которых гниющая кровь течет все медленнее. Он будет обнимать их нежную молодость, со всеми напрасными и обманчивыми желаниями, которые остались у его умирающего тела… Но они не должны заподозрить, что танцуют танец смерти с несчастным страдальцем. Только в то утро, когда они уже узнают, что его глаза закатились, что прекрасному, милому барону — который всегда был такой изящный и так хорошо пахнул, но никогда не позволял себе ничего неприличного (благовоспитанный мужчина на такое и не способен!), только слегка пожать дрожащее запястье, нежно погладить бархатную ручку, это же не считается… Да, когда они узнают, что прекрасному милому барону пришел конец, то все они будут рыдать и не забудут его — лучшего танцора, не забудут даже тогда, когда станут матерями, окруженными многочисленным потомством.

Все это барон придумал заранее. Моих фантазий тут нет, иначе и быть не могло.

Больше всего он танцевал с Юдит, самой молодой из девушек. В свои пятнадцать лет она была всего на полголовы ниже барона. Танцевали они волшебно. Юдит почти лежала в объятьях партнера, а ее белокурые волосы рассыпались по плечам. Барон непрерывно говорил, хотя мне было видно, каких страшных усилий стоит ему каждое движение.

К трем часам влажная, прохладная сентябрьская ночь уже набухла росой. Кое-кто засобирался домой и отправился к поезду. Осталось четыре или пять семей. Но цыгане все играли. Барон раздал им много денег и вставил в трубы сурдины.

Мудрая, прекрасная и продуманная смерть!

Я слышал, что актеры, которые красиво умирали на сцене, в реальности уходили тяжело, неприятно и, чаще всего, с безобразным, беспомощным желанием художника сохранить свою жизнь. Как будто без их искусства мир бы перестал существовать! Барон оказался мудрее. Безо всяких философствований он интуитивно понял, что ему предстоит умереть и что сделать это надо эффектно. Красиво умирать его научили не преподаватели в кадетском училище — среди них был один толстый лысый капитан, который однажды действительно прочел им лекцию на тему «Как достойно умереть за родину». На эту мысль барона натолкнули исключительно музыкальные впечатления. Когда-то, будучи в Вене и Будапеште, он часто ходил в оперу, и не раз молодому сержанту ночью снилось, что его хоронят, как Зигфрида. Оглушительное фортиссимо оркестра в тысячу музыкантов оплакивает одетого в железо героя, и за телом ведут лошадь в черной попоне. В золотых канделябрах курятся благовония, женщины плачут, а его лицо на высокой погребальной колеснице обращено к высокому голубому небу.