Сад бабочек - [79]

Что думает по этому поводу сама Блисс, сомневаться не приходится.

Инара обнимает на прощание Кейли и покидает палату с Виктором и Эддисоном. Рамирес остается побеседовать с родителями. Они проходят мимо пустых палат, предназначенных для девушек. И хотя там никого нет, двери по-прежнему охраняются. Еще несколько незанятых палат образуют буфер между девушками и другой частью коридора. Здесь тоже полно охраны.

Они останавливаются перед закрытой дверью. Эддисон заглядывает через маленькое окошко и бросает на Виктора странный взгляд. Тот просто кивает.

– Я подожду здесь, – говорит Брэндон.

Виктор пропускает Инару вперед и осторожно прикрывает за собой дверь.

К человеку на кровати подключено множество аппаратов, и каждый с определенной периодичностью издает слабые сигналы. Кислород поступает в легкие по трубкам, но рядом на случай крайней необходимости лежит все необходимое для интубации. Он укрыт простыней, его практически не видно под повязками, слоями мази и синтетическими пленками для заживления ожогов и предотвращения инфекций. Ожоги покрывают даже голову – кожа здесь покрыта бесцветными волдырями.

Инара делает один шаг – и застывает на месте, глядя на мужчину широко раскрытыми глазами.

– Его зовут Джоффри Макинтош, – произносит Виктор мягким голосом. – Теперь это никакой не Садовник. У него есть имя, и на нем в буквальном смысле не осталось живого места. Это уже не властелин Сада. И больше никогда им не станет. Его зовут Джоффри Макинтош, и он предстанет перед судом и ответит за все, что сделал. Этот человек больше не причинит вам вреда.

– А что с Элеонорой? Его женой? – шепотом спрашивает Инара.

– Она в соседней палате, под наблюдением врачей. Потеряла сознание в своем доме. Насколько можно судить, она ничего об этом не знала.

– А Лоррейн?

– Чуть дальше по коридору. Ее пока допрашивают. Необходимо определить, в какой мере она причастна к этому, и предъявить обвинение. Но перед этим с ней еще побеседуют психологи.

Виктор по ее губам читает следующее имя, но она молчит. Садится на стул у стены, ставит локти на колени и смотрит на мужчину, неподвижно лежащего на больничной койке.

– Мы еще никогда не видели его таким злым, – произносит она тихим голосом. – Даже когда Эвери выводил его из себя. Он был в бешенстве.

Виктор протягивает ей руку и пытается скрыть удивление, когда Инара принимает ее.

– Таким его еще никто из нас не видел.

* * *

Они втроем стояли в другом конце Сада, недалеко от входа. Садовник был просто вне себя. Он орал на Десмонда; рядом стоял Эвери, и вид у него был самодовольный. Он, видимо, решил, что отец уже не злится на него из-за Кейли.

Я не стала приближаться, сначала осмотрелась. В Саду кто-то побывал, это не вызывало сомнений. На песке были видны отпечатки ботинок, некоторые растения примялись, а на берегу ручья кто-то выбросил обертку от жвачки. Может, полиция и не искала ничего толком? Или их убедили отговорки Садовника?

– Стены, – прошептала Блисс. – Если он опустил все стены, они, должно быть, так ничего и не узнали. По бокам от входа тоже есть направляющие.

Выходит, они искали, но не смогли нас найти.

Десмонд все-таки позвонил.

У меня сердце кровью обливалось. Мне хотелось испытать за него гордость, но я думала лишь о том, как же долго он тянул с этим. Он знал, что нас похищали; знал, что нас насиловали, убивали и держали в стеклянных контейнерах. Но этого было недостаточно. Только изнасилованная и избитая девочка убедила его.

– Это неправильно! – закричал он, когда отец замолчал, чтобы перевести дух. – Приводить их сюда, держать их здесь, убивать их – это неправильно!

– Не тебе это решать!

– Это противозаконно!

Отец ударил его с такой силой, что Десмонд попятился и упал.

– Это мой дом и мой сад. Здесь я устанавливаю законы, и ты их нарушил.

Эвери радостно засмеялся, как мальчишка у рождественской елки, и скрылся. Он вернулся через пару минут с бамбуковой палкой. Вероятно, той самой, которой отец отлупил его днем раньше. Серьезно, принес палку. Кто, черт возьми, бьет своих взрослых детей палкой? И вообще, кто бьет детей палкой? Но Эвери протянул ее отцу, а затем схватил младшего брата и сорвал с него одежду, оголив ему спину и задницу.

– Это ради твоего же блага, Десмонд, – произнес Садовник и закатал рукава. Десмонд дернулся, но Эвери крепко держал его за шею.

Мы стояли и смотрели, как Садовник хлещет своего сына. Я прижала к себе Кейли, чтобы та не видела. Палка оставляла красные полосы, и они быстро распухали. А Эвери с каждым новым ударом подбадривал отца, больной урод… Десмонд продолжал вырываться, но ни разу не вскрикнул, как бы больно ему ни было. Садовник считал вслух. После двадцатого удара он отбросил палку.

Эвери уставился на него.

– И это всё? – изумился он. – Ты дал мне столько же за то, что я обжег эту сучку!

Я тронула бедро и почувствовала мясистый шрам, оставшийся после того случая. И он оценил это в двадцать ударов палкой?

– Эвери, не лезь!

– Ну нет! Из-за него мы могли попасть за решетку, возможно, в камеру смертников. И ты даешь ему двадцать ударов? – Он отшвырнул Десмонда на песок и поднялся. – Он едва не разрушил все, над чем ты трудился тридцать лет. Он не хочет называться твоим сыном, он отвернулся от тебя!