С жизнью наедине - [43]

— Правда?

— Я возьму себя в руки, Рыжик, обещаю. Я люблю твою маму… — Он перешел на шепот: — Она для меня как героин. Ты же знаешь.

Лени считала, что это неправильно, нормальные родители так себя не ведут, ей категорически не нравилось, когда любовь сравнивают с наркотиком, который сушит тело, сжигает мозг и обрекает на верную смерть. Но папа и мама все время повторяли это друг другу точно непреложную истину, как Эли Макгроу в «Истории любви»[44] говорит, что если любишь, то никогда и ни о чем не пожалеешь.

Лени была бы рада, если бы ей хватило его извинений, стыда и печали. Она была бы рада, как обычно, последовать маминому примеру. Она и рада была бы поверить, что вчера вечером стряслось нечто из ряда вон и больше никогда не повторится.

Папа протянул руку и коснулся ее холодной щеки:

— Ты же знаешь, как я тебя люблю.

— Ага, — ответила Лени.

— Это больше не повторится.

Она должна верить ему, верить в него. Во что превратится ее мир без этой веры? Лени кивнула и вылезла из автобуса. Пробралась сквозь заносы к крыльцу, поднялась по лестнице и вошла в теплую школу.

Ее встретила тишина.

Все молчали.

Ученики сидели за партами, миссис Роудс писала на доске: «Вторая мировая война. Аляска была единственным штатом, в который вторглись японцы». Не было слышно ни звука, только скрип мела о доску. Никто из детей не болтал, не хихикал, не толкался.

Мэтью сидел на месте.

Лени повесила свитер на крючок рядом с чьей-то курткой и обила снег с ботинок. Никто к ней не обернулся.

Она спрятала коробку для завтрака, прошла к парте и села рядом с Мэтью.

— Привет, — сказала она.

Он слабо улыбнулся и ответил, не глядя в глаза:

— Привет.

Миссис Роудс повернулась к ученикам, посмотрела на Мэтью, и взгляд ее смягчился. Учительница откашлялась.

— Итак. Аксель, Мэтью, Лени, откройте страницу 172 учебника истории. Утром шестого июня 1942 года пятьсот японских солдат высадились на острове Кыска Алеутского архипелага. Это было единственное сражение Второй мировой войны на территории Америки. Сейчас уже мало кто об этом помнит, но…

Лени хотелось взять Мэтью за руку под столом, дружеское прикосновение успокоило бы ее, но что, если он отдернет руку? Что она ему скажет?

После всего, что ему пришлось пережить, не может же она плакаться ему на то, что их семейный уклад вдруг оказался таким хрупким и что теперь ей страшно оставаться дома.

Раньше, пожалуй, рассказала бы, но тогда все было иначе, а сейчас горе буквально согнуло Мэтью. До нее ли ему?

Лени чуть было не ляпнула: «Ничего, все образуется», но заметила слезы у него на глазах и закрыла рот. Не нужны ему эти банальности.

Ему нужна помощь.

* * *

В январе непогода разгулялась еще сильнее. Холод и темнота отрезали Олбрайтов от остального мира. Они только и делали, что сутки напролет топили печь, это была их первостепенная задача. Чтобы выжить, каждый день приходилось колоть, таскать и складывать кучу дров. А в плохие ночи, когда папе снились кошмары, он будил маму и Лени (словно мало им прочих трудностей), заставлял снова и снова укладывать тревожные чемоданчики, разбирать и собирать оружие — проверял боеготовность.

Солнце каждый день садилось в пятом часу, а вставало не раньше десяти утра, так что световой день длился не больше шести часов, а ночь — все шестнадцать. В картонных стаканчиках не прорастала рассада. Папа часами сидел, сгорбившись, над радиоприемником, трепался с Клайдом и Чокнутым Эрлом, от остального мира они были отрезаны. Все давалось им тяжким трудом — и натаскать воды, и нарубить дров, и накормить скотину, и добраться в школу.

Но хуже всего было то, что погреб стремительно пустел. Овощей не осталось — ни картошки, ни лука, ни моркови. Рыба тоже почти кончилась, из дичи в запаснике висела одна-единственная оленья нога. Питались они теперь только белком и знали, что надолго его не хватит.

Родители постоянно ругались из-за денег и припасов. С самого дня похорон папа худо-бедно старался держать себя в руках, но терпение его иссякало. Лени чувствовала, как в нем копится раздражение. Они с мамой следили за каждым своим шагом, чтобы ненароком его не разозлить.

Сегодня Лени проснулась затемно, позавтракала, оделась в темноте и в темноте же приехала в школу. Заспанное солнце выглянуло лишь в одиннадцатом часу, но все же наконец показалось, послало хилые желтые лучики в полутемный класс, который освещали лишь печурка да фонарь. Все оживились.

— Солнышко! Значит, не соврал прогноз! — обрадовалась сидевшая у доски миссис Роудс. Лени жила на Аляске не первый день и знала, что в январе солнце и голубое небо в диковину. — Надо выбраться из класса, глотнуть воздуха, подставить лицо солнцу. Стряхнуть с себя зимнюю паутину. В общем, сегодня у нас экскурсия!

Аксель застонал. Он терпеть не мог школу и все, что с ней связано. Парень уставился на учительницу сквозь спутанную черную челку (такое ощущение, что голову он сроду не мыл):

— Ну вот… Может, просто отпустите нас пораньше? Я бы пошел на рыбалку.

Миссис Роудс пропустила его слова мимо ушей.

— Старшие — Мэтью, Аксель и Лени — помогут младшим одеться и собрать рюкзаки.

— Еще чего, — пробубнил Аксель, — не стану я им помогать. Пусть им эти влюбленные голубки помогают.