С. Ю. Витте - [52]

Как человек большого ума, С. Ю. не настаивал и перешел на другие темы.

Проппер С. М. Первый день министра: (Листки из воспоминаний) // Сегодня. Рига, 1928. № 272 (7 октября).

Н. А. Вельяминов Встречи и знакомства

Я знал С. Ю. в течение многих лет – 24 года с момента его появления на петербургском горизонте и до смерти, был врачом-консультантом его и его семьи, на правах врача-друга был принят в его доме, часто беседовал с ним, больше слушал, но иногда удостаивался слышать откровенные его мнения. Он доверял мне как врачу и человеку, спрашивал меня иногда мое мнение о людях и отношениях, которых он не знал и которые он хотел узнать, подчас рассказывал мне исторические эпизоды из своей жизни и деятельности, нередко высказывал мне свои взгляды на государя Николая II и т. д. Одним словом, я знал графа С. Ю. Витте в обстановке его интимной, семейной жизни, хорошо знал его жену, несомненно имевшую на него большое влияние, и поэтому у меня сохранились в памяти и записках некоторые отрывки из отношений с ним, его бесед, его взглядов на людей и события, которые, как кажется, не лишены некоторого исторического интереса и могут служить хотя бы слабыми штрихами в изображении его нравственного облика, который со временем нарисуют более компетентные современники его. <…>

I

В августе 1891 г. я как-то приехал из красносельского лагеря в город и совершенно случайно попал на званый обед к некоему Г. З. Этот Г. З. был холостяк средних лет, по профессии – присяжный поверенный, но никогда не имевший дел в суде, а занимавшийся какими-то «финансовыми делами», и был то, что в тогдашнем Петербурге называли «дельцом» и теперь, пожалуй, назвали бы «спекулянтом». Этот господин был большой гастроном и даже автор кулинарной книги. Ему для его «дел» нужны были дружеские отношения с крупными представителями чиновничества и бюрократии, и он от времени до времени давал у себя «тонкие» обеды, на которые приглашались восходящие светила из бюрократического мира из числа директоров департаментов и других лиц приблизительно того же «ранга», метивших в министры или, по крайней мере, в товарищи и обещавших, во всяком случае, выдвинуться. Бывали на этих обедах обычно только мужчины, но иногда приглашались и две дамы – сестра хозяина, бывшая замужем за одним влиятельным бюрократом, и одна очень интересная и элегантная великосветская женщина. Вот на такой обед с дамами попал и я, как уже сказано, совершенно случайно, в чуждый мне тогда мир. Я никого не знал и держался дам, которые вместе с мужем одной из них и посвящали меня в оценку общественного значения отдельных лиц из гостей Г. З., в числе которых находился и мало кому известный еще новый пришелец С. Ю. Витте.

Я узнал тогда, что «открыл» Витте бывший министром финансов императора Александра III талантливый И. А. Вышнеградский. Последний до того, чтобы стать министром, был председателем правления Юго-Западных жел<езных> дорог, а Витте – управляющий этими дорогами, почему Вышнеградский и имел случай хорошо узнать Витте. <…>

Я сидел за обедом далеко от С. Ю. и не слышал его разговоров; после обеда, как человек деловой, он вскоре уехал, но среди гостей Г. З. вечером только и говорили, что о Витте. Одни его критиковали и были склонны видеть в нем карьериста, другие отдавали дань его уму, знанию дела и готовы были предсказать ему большое будущее. Во всяком случае, уже по этим разговорам среди несомненно более выдающихся и сравнительно еще молодых бюрократов можно было заключить, что Витте человек недюжинный и сразу становится центральной фигурой там, где он появляется. <…>

По своей наружности С. Ю. никакого особенного впечатления не производил, а если и производил, то скорее отрицательное. Это был тогда человек лет под сорок, высокого роста, тогда еще худой, очень некрасивый, с неправильным и неприятным профилем вследствие как бы запавшего носа (потом на всех портретах этот нос подправляли) и умными, хитрыми, скорее добрыми, часто усталыми и тогда «рыбьими» глазами. Его фигура была какая-то неуклюжая, непропорциональная, грубая, «медвежья», как бы срубленная топором, напоминавшая собой старые фигуры человека физического труда и не интеллигента. Светское воспитание в нем совершенно отсутствовало. Одевался он небрежно, неумело, по-провинциальному. В глаза бросались его громадные ноги, обутые в сапоги, как у американского угольщика; длинные руки, как у приматов, с длинными, некрасивыми червеобразными пальцами, всегда желтыми от табачного дыма, с коротко остриженными, как бы обгрызенными ногтями. В общем, это была фигура типичного плебея, хотя он и происходил из интеллигентной дворянской семьи. Он производил впечатление интеллигентного рабочего или управляющего большим заводом или фабрикой, вышедшего из среды рабочих, но никак не петербургского бюрократа. Говорил он с несколько южным акцентом, резко, коротко, но образно, и тогда в нем чувствовался сразу человек большого ума, очень сильной воли, большой энергии, железной работоспособности, но властный, очень самоуверенный и, в сущности, деспот. Во всем его облике чувствовался тип американца, человека самобытного, самородка, selfmademan, человека, выбившегося своим трудом и своими талантами. Вероятно, он так быстро приобрел себе потом такую популярность в Америке, когда он там заключал Портсмутский договор, поэтому же и он сам говорил потом с таким увлечением о своих впечатлениях в Америке, все потому же он так и «шокировал» петербургские «сферы» и элегантных придворных. Языки С. Ю. знал плохо, по крайней мере по-французски он говорил очень плохо, но этим не стеснялся, особенно когда стал большим сановником, – ему было важно, чтобы его понимали, до формы же ему было все равно. Недаром же рассказывали, что за каким-то дипломатическим обедом он вызвал у многих невольную улыбку, когда в горячем споре на французском языке он многократно и громко говорил о Японии, называл ее «le Japonie»