С ярмарки - [9]
Вот так наш герой потерял второго товарища.
10. Приятель «Серко»
Собака мудрая и благовоспитанная. – Сострадание к живому существу. – Оборотень. – Верный товарищ.
Я думаю, по одному имени уже нетрудно догадаться, что «Серко» – не человек, а пес, самый обыкновенный серый пес, почему его и назвали Серко.
Я говорю, обыкновенный пес, но вынужден тут же оговориться – нет, не обыкновенный, как мы в этом скоро и убедимся. Но прежде нужно в нескольких словах рассказать биографию этого пса. Откуда у еврея пес? История такова.
Когда Нохум Вевиков приехал из города в местечко и принял «почту», почтовый двор со всем инвентарем, во дворе оказалась и собака, совсем еще молодая, но очень понятливая, смышленая, настолько смышленая, что сразу же признала новых хозяев. Это во-первых. А во-вторых, к евреям она питала особое уважение, не кидалась, упаси бог, как другие собаки, у которых было обыкновение свирепеть, как только они завидят длинную капоту.[13]
Само собой понятно, что новым хозяевам Серко не навязывал своего общества, в дом и носа не показывал. Очевидно, ему заранее намекнули поленом по голове, что в еврейском доме собаке не место.
Путь в кухню тоже был ему закрыт. Кривая Фрума отвадила его всего лишь одним горшком кипятку, который она вполне добродушно, даже посмеиваясь, вылила на него однажды в канун субботы.
Ах, эта Фрума! Злодейское сердце было у девки! Она не выкосила ни кошек, ни собак. Однажды Шолом с трудом вызволил из ее рук кошку, которую она привязала к ножке стола и так немилосердно колотила веником, что крики несчастного создания возносились к небу.
– Фруменю, голубушка, сердце мое, что ты делаешь! Жалко ведь! Бог тебя накажет! Лучше бей меня, меня бей, только не кошку! – умолял Шолом, подставляя деспотической девице собственную спину.
Опомнившись, она и сама увидела, что слишком жестоко обошлась с кошкой, стала отливать ее холодной водой и еле-еле отходила животное.
И все это произошло, думаете, из-за чего? Из-за пустяка. Кошка облизывалась, и Фрума решила, что «лакомка» (иначе она ее не называла) стащила что-то со стола. С чего бы это кошке ни с того ми с сего облизываться? Фрума всех и каждого подозревала в чем-либо: если это кошка – значит, лакомка, собака – пакостница, ребенок – свинтус… И так все, весь мир! Но вернемся к Серко.
Изгнанная с позором из дому и из кухни, другая собака на его месте наверняка ушла бы со двора – живите себе сто двадцать лет без меня! Но Серко был не таков. Зная даже, что ему грозит смерть, он не ушел бы. Здесь он родился, здесь и околеет. Тем более что у него были такие заступники, как хозяйские дети. Он снискал расположение в их глазах, хотя Фрума всячески и старалась его опозорить. Многие собаки позавидовали бы харчам и обращению с ним ребят. Они выносили ему в карманах все, что могли найти самого лучшего и самого вкусного в доме. Понятно, тайком, чтобы никто не видел и даже не заподозрил, потому что это могло плохо кончиться и для детей и для собаки. Серко точно определял время завтрака, обеда и ужина и высматривал, когда ему вынесут лакомый кусочек. Он даже знал, что у кого в кармане, и тыкался туда мордой. Умная собака!
А фокусы, которым его научили ребята! Например, ему клали на кончик носа кость или кусок хлеба и говорили: «Не рушь!» (понятно, с собакой не говорят по-еврейски) – и Серко был готов терпеливо ждать сколько угодно, пока не услышит долгожданное: «Гам!» Тогда он подпрыгивал – и готово!
В долгие зимние вечера, когда ребята были в хедере, Серко никак не мог дождаться своих приятелей. Постоянно часов в девять вечера он появлялся под окном хедера, скреб лапами по промерзшей стене в знак того, что надо закрывать книги и идти домой ужинать. Учителю Серко служил чем-то вроде часов. «Ваша собака, – говорил он, – не иначе как оборотень», – и отпускал ребят, которые, взяв свои фонарики из промасленной бумаги, шли домой, весело распевая залихватские «солдатские» песни:
Или:
Серко бежал впереди и от избытка чувств прыгал, катался по снегу. И все это в надежде на хлебные корки и обглоданные кости, которые достанутся ему после ужина. Мудрец-собака!
Сколько раз случалось, на сердде у героя грустно, тоскливо – дома дали взбучку, в хедере еще добавили. Шолом забирался в глубь сада, а с ним и Серко. Там за плетнем, на куче мусора, он садился со своим верным другом, который тянулся к нему мордой, заглядывал заискивающе в глаза, как провинившийся человек. «Чего он смотрит? – размышлял Шолом. – О чем думает в эту минуту? Понимает ли все, как человек? Имеет ли он душу, подобно человеку?» И ему приходили на ум слова учителя: «Собака эта – оборотень». А царь Соломон в Екклесиасте сказал: «Нет различия между человеком и животным». «Но если нет различия, почему же Серко – собака, а я – человек?» – думал Шолом, глядя с состраданием и в то же время с уважением на собаку. А собака глядела на него, как равная… Собака – друг! Дорогой, преданный друг Серко!
