С вождями и без них - [26]

Кто только не захаживал в "Якорь". Там я познакомился с Тиграном Петросяном, заглянувшим навестить земляков. Мигом раздобыли несколько шахматных досок и организовали сеанс одновременной игры. Знаменитых посетителей, приезжавших навестить своих детей или племянников, встречала сама Алла Генриховна - дородная директриса, обладавшая навыками надзирательницы в пансионе благородных девиц. Однажды наша компания, заявившись домой в середине ночи, нашла двери гостиницы запертыми. Безуспешно в нее побарабанив, мы пробрались во двор, разыскали лестницу и приставили ее к своему, третьему этажу, благо окна на галерее были отворены. Один за другим начали восхождение. Неожиданно является разбуженная Алла Генриховна и берется за лестницу, словно намереваясь сбросить нас на землю.

- В следующий раз, - заявила она своим зычным голосом, - сброшу, милицию звать не буду.

Мы дружно заверили, что следующего раза не будет и вообще вернулись так поздно со свадьбы.

- Знаю я вас! - проворчала директриса, но смилостивилась. Потом у нас с ней установились хорошие отношения, несмотря на грозный вид, она оказалась добрым человеком.

По весне мужская часть "Якоря" выходила чуть ли не в полном составе на улицу в поисках приятных знакомств. Тогда это было не слишком сложно. Сразу после войны дисбаланс между женским и мужским населением превысил все нормы, а теперешняя подозрительность к "лицам кавказской национальности" еще не созрела. Нацмены не успели надоесть москвичкам, напротив, принимались за иностранцев. Преуспевали, как всегда, нахалы. Миловидный Сурен Овнанян охотно делился своим методом: "Пристаю к десяти, пять не ответят, три обманут, две придут на свидание, одна уступит. Чем плохо!" Назначал встречу этот обольститель "у тунгуза", то есть с соответствующей стороны памятника Пушкину. Обращался к очередной пассии: "Ты моя прелость!"

За лирической полосой следовала спортивная. Ездили в Серебряный Бор или Щукино купаться, загорать, играть в футбол. Троллейбусы ходили исправно, берег был доступен всем, общепит на высоте. Все, конечно, скромно, если судить по нынешним стандартам. Теперь в Москве почти два миллиона автомобилей, вокруг нее дач и коттеджей настроено видимо-невидимо. А природа, постаревшая за полвека, выглядит намного старше своего возраста. Да и доступна не каждому.

Надо сказать, при всех особенностях национального характера, о чем теперь так любят рассуждать, наша многонациональная братва мало чем отличалась в житейских склонностях от "средневзвешенных" жителей столицы. Любили погулять в парке Горького, Сокольниках, саду "Эрмитаж". Посещали концерты Утесова, представления ансамбля Моисеева и "Березки". Самым большим праздником были для нас футбольные матчи на стадионе "Динамо". Не такой уж я заядлый болельщик, а все-таки старался не пропустить ключевых поединков: ЦСКА-Динамо-Спартак, в особенности же со всякими заезжими из-за рубежа командами. Тут главное было в неповторимом ощущении единения с огромной массой людей, ожидание "события" забитого на твоих глазах, вроде бы с твоим участием, гола, и раздающегося затем победного рева.

Я все говорю о своих друзьях, но "Якорь" наряду с малыми "общинами", жившими своим уставом, был и общим домом для поселенцев. Собирались собрания, избиралось самоуправление, прорабатывали нарушителей порядка, скидывались для совместного проведения праздников. К этим формализованным связям добавлялись стихийные, основанные на душевном тяготении. Одному парню из Узбекистана отец регулярно посылал яблоки и орехи. Ими питались, сидя на мели. Ким, опубликовав очередную статью, звал к себе на сабантуй чуть ли не весь этаж. Так же употребил и я свой первый гонорар, полученный за статью в журнале "Государство и право" (отчет о конференции в Институте). За несколько дней до стипендии, когда были исчерпаны все ресурсы, напрашивались в гости к аспиранткам. Более бережливые, девушки распределяли свои доходы на месяц, к тому же им не приходилось платить за ухажеров в кино или ресторане. Они попеняют, мол, ухаживать вы мастера за другими, а кормиться к нам, но чая и бутербродов с маслом для голодающих товарищей не пожалеют.

Учение и развлечения отнимали много времени, но надо было и подрабатывать. Неожиданно у меня появился источник "левого" дохода. Привязался знакомый паренек из Института народного хозяйства: сдай за меня зачет по английскому. Я ему: "Ты что, рехнулся, это же подсудное дело!" - "Не бойся, я экстерник, меня там никто не знает". Пообещал сотнягу, я соблазнился. Сдал за первый курс, через пару месяцев за второй. И чуть не влип. Слишком легко и быстро расправился с заданием, преподавательница восхитилась, сказала, что хочет рассказать обо мне на кафедре, там собираются ставить на английском любительский спектакль. Кое-как отговорившись, я навсегда зарекся от "левых" заработков.

Все эти невинные и "винные" забавы не мешали мне продвигаться к кандидатской диссертации. Правда, возникали некоторые шероховатости в отношениях с научным руководителем. Мария Павловна Карева занимала видное место среди тогдашних правоведов, была человеком широких взглядов, отзывчивым на новизну, и все же с каким-то внутренним сопротивлением принимала мой уклон в запретную, по существу неведомую у нас политологию. Юристы-нормативисты принимали ее за научный коммунизм, философию, социологию, в общем, нечто не относящееся к юриспруденции. Спустя три десятка лет при обсуждении на Ученом совете Института моей кандидатуры в члены-корреспонденты Академии Михаил Соломонович Строгович пытался меня "зарубить" на том основании, что я вообще не юрист. Выступал явно по наущению кого-то из моих соперников. Большинство не приняло всерьез его аргументов, тем более что за несколько лет до этого тот же Ученый совет присудил мне степень доктора юридических наук. Но любопытно, что маститые правоведы не понимали (не хотели понять): теория политики - не что иное, как философия права, преподававшаяся в таком качестве еще в средневековых университетах. Не сознавали и того, что, отмежевываясь от политологии, юриспруденция теряет часть исконной "территории", притом самую ценную своей связью с властью.