С волками жить... - [15]

Вера Зурова, приехавшая с мужем, невесткой и гостями, по просьбе герцогини взглянуть на приготовление к ее празднику, побледнела от гнева, заметив, каким соседством наградила ее распорядительница. Тем не менее она не промолвила ни слова; но в тот же вечер, улучив свободную минутку, подошла к мужу и в самых сдержанных выражениях объявила ему, что если Noisette осмелится занять свою палатку, то она, Верэ, своей не займет. Муж рассвирепел; жена оставалась непреклонной; княгиня Нелагина пыталась было убедить невестку в том, что нелепым требованиям всего лучше покориться, если не желаешь навлечь на себя еще больших неприятностей, молодая женщина ничего слышать не хотела; неизвестно, чем бы это все кончилось, а главное — к чему бы привело супругов возникшее между ними неудовольствие, если б не вмешалась в дело милосердая судьба. В самый день праздника княгиня Верэ прогуливалась по саду; вдруг к ногам ее упал камень, с привязанной к нему запиской.

Верэ развернула ее; а небольшом клочке бумаги, незнакомым ей, но твердым и изящным, мужским почерком были начертаны следующие слова:

«Mademoiselle Noisette вчера была вызвана в Париж. Смиренный доброжелатель умоляет княгиню Зурову более этим обстоятельством не тревожиться. Она может, с совершенно спокойной душой, удостоить ярмарку своим присутствием».

Прочтя письмо, Верэ оглянулась, кругом не было ни души, только вдали виднелась маленькая лодочка, с сидевшим в ней рыбаком, энергически работавшим веслами.

Лица его ей не было видно.

«Верно он бросил мне письмо», — с недоумением подумала молодая женщина.

Она спокойно совершила свой обычный обход, побывала в другом саду, в оранжерее, и часов в одиннадцать возвратилась домой, где застала все общество в сильном волнении; герцогиня только что получила от одного из помощников своих по устройству праздника известие, что Коррез, находящийся в Трувиле проездом, предлагает им свои услуги, и просит отдать в его распоряжение павильон m-lle Noisette.

Предложение это, конечно, принимается с восторгом; праздник удается как нельзя лучше, но герцогиня, от наблюдательности которой ничто не ускользаешь, замечает, что Коррез, любезничающий со всеми женщинами, играющий с детьми, забавляющий публику своими шутками, остротами, проводящий ее в восторг своим пением, веселый, оживленный Коррез не бросил ни одного взгляда на палатку княгиня Зуровой. «Тут что-нибудь да не так», — думает проницательная госпожа и решает в уме, что за безупречной красавицей не мешает приглядывать, может быть, кое-что и увидишь!

IX

Над красивым, утонувшим в зелени Ишлем сгущались вечерние сумерки.

Ишль, как молоденькая девушка, всего лучше поутру. Вечернее освещение недостаточно ярко, луна долго не поднимается над сосновыми лесами, опоясывающими городок, но за то, когда она покажется, то очень эффектно освещает быстро катящий воды свои Траун, с отражающимися в них огнями, мелькающими в окнах прибрежных домов.

Ишль спокойный, приличный, простой городок. Ишль не напоминает кокотку — как прежний Баден, или титулованную коколетку — как Монако. Ишль не играет в азартные игры, не кутить, вообще не безумствует; он отличается несколько старомодным характером.

Ишль рано ложится и рано встает.

В описываемый августовский вечер, в городке царила невозмутимая тишина, хотя посетителей было чрезвычайно много. Тихие группы гуляющих мелькали под деревьями эспланады, на балконах сидели мужчины и женщины; по временам слышался лай собаки, девичий смех, всплески весла на реке.

Вдруг, с большой дороги, раздались стук копыт, щелкание бича, почтовый рожок, все звуки, нарушавшие благодатную вечернюю тишину, и показалась запряженная четвериком коляска, с двумя дамами и собакой.

Мужчина, сидевший на окне отеля «Kaiserin Elisabeth», тотчас узнал путешественниц.

— Судьба, — пробормотал он. — Целых два года все избегаю, и вдруг fatum, в лице наших докторов, посылает нас обоих сюда.

В эту минуту, над самыми ушами его, раздались звуки австрийского марша, убийственно исполненного ужаснейшим оркестром. Кургаст бросился к окнам и стал затворять их одно за другим.

— Что это за шум? — спросил он у появившегося в его комнате слуги.

— Шум? это — серенада музыкальной капеллы.

— Кого же это приветствуют?

— Княгиня Зурова изволила прибыть.

«Я честно старался избегать ее, — говорил себе Коррез, по уходе слуги, — что прикажете делать — судьба!»

Стемнело. Он вышел на балкон, перегнулся через перила и заглянул вниз.

Там на балконе лежала собака, Лор; звездный свет отражался на ее серебристо-серой шерсти; подле, на стуле, виднелись букет альпийских роз и большой, черный веер.

«Теперь я ей задам серенаду, — подумал Коррез, — не такую, какой подарила ее капелла».

Он ушел к себе в комнату, и вынес оттуда большую испанскую гитару, без которой никогда не путешествовал…

Как только первые звуки сорвались с уст его, княгиня, отдыхавшая с дороги в салоне нижнего этажа, вскочила на ноги и стала прислушиваться. Сердце ее сильно билось. Другого подобного голоса не было в целом мире. Она вышла на балкон, облокотилась о перила и стала слушать.

Он пел «Safre Dimara», из «Фауста».