С викингами на Свальбард - [2]

Время от времени Хельги оглядывался на тучу. С моря подходила гора, начинавшаяся у самой воды, и взгляд не мог охватить ее всю целиком – приходилось задирать голову. Холодная, залитая неистовым светом вершина была белоснежной, совсем как у настоящей горы, увенчанной нетающими ледниками. Но каменные горы на берегу были карликами рядом с той, что плыла в небесах, – даже такой исполин, как Отец. Надвигались, меняя свой облик, белые пики, дымчатые красноватые склоны и глубокие пещеры, залитые зеленоватыми сумерками. И подножие, где властвовала синяя тьма, где метались трепетные молнии и море смешивалось с небом… Хельги прикидывал расстояние до берега и радовался, что не промешкал. Поистине красива туча, сулящая бешеный шторм, но лучше любоваться ею с твердой земли.

Возле устья фиорда были разбросаны плоские каменные острова, на которых не росло ничего, кроме мха. Иные острова совсем скрывались в прилив. Люди помнили, как на одном из них – Хельги мог бы указать, на котором, – грозный Харальд – конунг казнил двоих своих врагов, привязав их к камню во время низкой воды. Видевшие говорили, те двое храбрецов пели боевые песни и подбадривали друг друга, пока не захлебнулись. Хельги бывал на островке, видел камень и мог представить себе, как все получилось.

Лодка побежала проливом, и волны сразу сделались тише. Вот теперь буря могла лютовать сколько угодно: вошел в шхеры, считай, что ты уже дома.

Солнце померкло, заслоненное тучей. Хельги увидел, как длинное облако, похожее на боевой корабль, скрыло Сына, ударилось в плечо Отца и поползло, извиваясь по кручам… Ледяная вершина еще какое-то время парила над серым клубящимся туманом. Потом заволокло и ее.

А над устьем фиорда с южной стороны нависал чудовищный отвесный утес, рыжевато-серый, словно тронутое ржавчиной железо. Люди издавна называли его Железной Скалой, и далеко по побережью тянулась недобрая слава об этих местах. Неспроста, наверное, даже вездесущие чайки не строили здесь своих гнезд. Там, наверху, вправду цвели отменные ягодники и рыскала непуганая дичь, но стоило громко крикнуть или протрубить в рог, и можно было дождаться обвала. А у подножия скалы зимний лед получался гнилым и непрочным, горе, если кто пустится мимо на лыжах. И все это было кознями троллей, тех, что селятся в мертвой толще камней.

Железный Лес – вот как зовется самое гнездо ведьм, расположенное на севере, неведомо где; люди полагали, именно оттуда тролли притащили этот ржавый утес, утвердили возле моря себе на забаву…

Теперь под ним полосой лежало затишье. Первые капли дождя с шуршанием падали в воду. Чистившим рыбу пришлось вытереть руки и снова взяться за весла: впереди, за поворотом фиорда, был уже дом.

Хельги направил лодку к северному берегу, туда, где на отлогом склоне виднелся огороженный двор, и почти сразу же увидел у воды мать.

После отца у нее больше не было мужа, не было и других детей, один только Хельги. Оттого-то в свои тридцать две зимы она была еще совсем молода, стройна и красива. Сватались к ней разные женихи, но мать всех прогоняла. Разве мог кто-нибудь из тех, кто звал ее к себе жить, сравниться с отцом!..

Мать стояла у самой воды, сцепив на груди пальцы, и набегавшие волны трогали ее кожаные башмачки. Хельги поднялся на корме, улыбнулся и помахал ей рукой. Мать боялась моря, и, правду молвить, ей было отчего беспокоиться. Все помнили, как прошлым летом после такой же бури волны выбросили изуродованные обломки корабля и два мертвых тела, державшихся синими пальцами за мокрые доски… Хельги прислушался к глухому, зловещему реву, доносившемуся из-за скал. Да, еще немного, и пришлось бы кидать за борт улов.

Лодка заскребла килем по дну. Молодые ребята выскочили в воду, подтаскивая суденышко к берегу. Рабы, пришедшие со двора, стали перекладывать добычу в плетеные корзины. Будет вечером овсяная каша, сдобренная жирной тресковой печенкой, добрая еда, от которой прибывает сил и здоровья!

И все разумные матери сидели себе дома, зная, что сыновья сумеют обмануть бурю и вовремя вернуться домой. Только Хельги обнимал заплаканную женщину, выглядевшую ему сестрой, и гладил ее русую голову рукой в налипших чешуях.

– Ладно, будет тебе, – говорил он матери на ее языке, зная, что ее это утешит. – Полно плакать-то, я же не потонул.

– Дитятко, – шептала мать, уткнувшись лицом в его загорелую шею. – Дитятко маленькое… Мстиславушка…

Это было второе имя, доставшееся Хельги при рождении. Так бывает всегда, если мать и отец принадлежат к разным народам.

– Пойдем домой, – сказал Хельги. – Вымокнешь вся.

Когда-то давно, в детстве, квохтание матери сердило и обижало его, да и сверстники во дворе дразнили беспощадно. Но потом однажды он повзрослел и понял, что был для нее единственным родным существом в огромной, чужой и не очень-то приветливой стране. С тех пор он слушал ее воркотню, как достойно мужчине, снисходительному к слабости женщин. А кто пытался ему что-то сказать или, хуже того, язвительно посмеяться… что говорить, тот был воистину смел.

Двое старых рабов закатали штаны и принялись отмывать лодку от рыбьей крови, слизи и чешуи…