С видом на Париж, или Попытка детектива - [95]

Воронец пришел через неделю и, уже не спрашивая про заказ, стал объяснять Нинели Саввишне, что проводить ее хочет не для чего-нибудь там — не подумайте! — а чтоб поговорить, чтобы она пересказала ему Апокалипсис своими словами.

— Уважаемый Сергей Петрович, — голос у нее дрожал, — вы просите меня о невозможном. Это все равно, если бы вы просили у меня напеть что-нибудь в исполнении Шаляпина. И чтоб вы поняли, что Шаляпин — гений.

Будь это школьник или читательница, словом, любой вызывающий доверие человек, она, конечно бы, попыталась рассказать про Страшный Суд, но этому… холеному. На одном пальце перстень с рубином, на другом брелок с ключами от машины. И он все время этими ключами бренчит, смотрит куда-то вбок и монотонно бубнит, что если она не знает, о чем Апокалипсис, то он к ней претензий не имеет, но если знает — обязана рассказать, потому что тоска у него, тоска…

На этот раз он навязался-таки ей в провожатые. Нинель Саввишна вышла из библиотеки одна. Темно, скользко, она споткнулась на круглой ледышке, и тут неожиданно от стены отлепился Сергей Петрович и подставил ей крепкую, облаченную в пушистый мех руку.

Темна вода во облацех, темны и странны были их беседы.

— Все рушится. Кажется, держусь за стену, а она уходит из-под рук, как при землетрясении.

— Это я понимаю. Вы не удовлетворены жизнью, — менторским тоном увещевала его Нинель Саввишна. — А кто удовлетворен? С тоской надо уметь бороться.

— А вы умеете?

— Умею. Я читаю.

— А… Книга — лучший подарок. Поздно мне в книгах смысл жизни искать. Засыпаю, знаете. Вот Апокалипсис — другое дело. Сейчас все говорят — плюрализм. А какой может быть плюрализм, если в Японии уже помидоры выращивают в форме кубика? Чтоб легче было паковать. И опять же компьютеры! Не счеты, не костяшки занюханные, заметьте. У нас в этом деле форменное безобразие, экземпл, касса…

У-у-у… Как зубная боль! И проблемочки-то у него со спичечный коробок! Нинель Саввишна сочилась раздражением, но потом опять начинала утешать. Мол, хорошо, что у вас тоска, сейчас в стране бескровная революция. Суть ее в том, что каждый должен начать перестройку с себя.

— А ты начала? — от доверительности Воронец перешел на «ты», задышал ей в ухо каким-то иностранным благовонием.

— Начала. Я читаю, — сказала по слогам Нинель Саввишна. — Посмотрите, какая сейчас периодика! Люди месяцами в очереди стоят, у меня на каждый журнал отдельные списки. Для вас могу сделать исключение.

— Ну, читай, читай, — в голосе Воронца слышалась сумеречная укоризна, и даже не к ней одной, но ко всему зрячему-читающему, но глухому миру.

Через день он встретил Нинель Саввишну по пути в библиотеку, потом опять проводил почти до самого дома. Глупые, никчемные разговоры! Она понимала, что просто понравилась Воронцу и по-человечески, и как женщина, но зачем ей это — скучно! Душа стосковалась по благородству, а тут — отдел готового платья. Но уж взялся ухаживать, так не будь смешным. Зачем Иоанна Богослова сюда приплел?

Она уже знала и про жену, и про дочь, и что институт он не окончил, работать надо было и деньги зарабатывать. Отца он не знал, главный учитель — улица, мать ни в чем не винит, она святая, а прочие женщины — мусор! Но и этих он не винит, потому что счастья у них «кот нарыдал». А винит он во всем себя, потому что живет плохо, темно и непонятно.

«А я как живу? — думала Нинель Саввишна. — Мне скоро сорок, я интеллигентка, во всяком случае, таковой себя считаю. Я сама ушла от мужа, потому что он негодяй и бабник. Но у меня есть сын, мы с ним полноценная семья. У меня есть подруги, и все книжные шкафы в моем распоряжении. А это немало. Ну, хорошо. А дальше?»

Что — дальше? Она с уверенностью может сказать о себе: я — порядочный человек. За правду не боролась, но к особо срамным делам — как то доносам, взяточничеству, воровству — отношения не имела. Да и что воровать в библиотеке? Разве что книги, они дефицит. Наверное, Воронец не терялся в своем отделе готового платья. Вот его совесть и точит. А может, не совесть, а страх?

Бескровная революция раскрывалась, как веер, постепенно. Казалось, вот-вот все кончится, прихлопнут, ан нет, еще одна планка раскрылась, обнажая еще какую-то очередную правду, потом другая… И словно тина поднималась со дна чистого озера.

Да будет вам! И вовсе не чистым было это озеро. Сталинские дела, все знали, Берия чудовище и растленный тип. Людям известно это уже тридцать лет. И все эти годы они словно не замечали ничего, а тут вдруг опомнились. По статистике теперь мы то на втором, то на третьем месте — с конца, а если где-то впереди, то это ошибка.

Но если бы ей пять лет назад сказали, что такая будет периодика, она бы рассмеялась в лицо! Все образуется как-нибудь. Главное, люди узнали правду. Правда спасет мир. Вот только экология. Как она забыла про экологию? А Динозавр Петрович молчит об этом, надо бы спросить его при случае.

Опять Воронец! Мысли Нинели Саввишны вдруг закисли, зашли в тупик, и она обнаружила себя вдруг перед дверью с ключом в руке, который никак не лез в замочную скважину. Дверь наконец открылась, длинный, заставленный разнообразным барахлом коридор провалом уходил в туманную полутьму, отдаленный шум кухонной воркотни вдруг нарушился громким, слегка визгливым голосом Виктора Григорьевича, ее соседа справа.