С того берега - [19]

Каллистрат обошел изнутри всю изгородь, осмотрел, все ли ладно, и решил, что завтра светлым днем надо еще поглядеть, может, лазейка какая есть или гвозди где ослабли. И непременно надо обкосить крапиву, бурьян и лопухи вблизи забора, чтобы бандитам негде было прятаться. Амбары крепкие. Двери, замки и засовы ломом не возьмешь. Особенно те, где зерно, мука, панты и мед. Жидковаты двери амбара с кожами и шерстью, но зачем им они. Разве позарятся на медвежьи шкуры. А дорогая пушнинка хранится в избе, в сундуках. И в избушку — ледник для масла, сала топленого — не так просто попасть. Мясом же Каллистрат никогда не запасался. Мясо — оно живое ходит. И свое, выращенное, и таёжное. Рыба в Катуни плавает, сколько надо, столько и поймать можно. Все у него крепко, все надежно, но против огня ничто не устоит. Особенно конюшня, сараи, чуланы, навесы для коров и овец. А мастерская… Чего в ней только нет! Всю жизнь собирал инструмент. Какой покупал, выменивал, а который сам отковывал, вытачивал. И все это завтра может исчезнуть. Как с этим расстаться без боли великой? Тут вся его жизнь, труд и пот, долгие думы. Один маральник чего стоит. А пчелы… А дом…

Дом был шестикомнатный, каждая комната просторна, хоть на телеге разворачивайся. Срублен из звонкой лиственницы, бревна еще побуреть не успели, радуют глаз красноватой гладкой древесиной. Одни бревна чего стоят, прогонистые, ровные, не поймешь, где комель, где вершина. Простоит такой дом века, потому что Каллистрат валил те лиственницы в начале мая, когда стволы налились соками, а листья-иголки еще распуститься не успели. И крыт дом в два слоя тесом — тройчатником лиственничным, да так, что и капля дождя не попадет на углы и стены. Двенадцать окон, наличники резные, узорчатые. Сработал резьбу большой мастер издалека, и за каждый наличник, взял по овечке — матке. А до чего же теплый получился дом! На дворе морозы трескучие, а в комнатах благодать. Печи только утром и вечером растапливали. Когда рубили дом, Каллистрат наказал работникам класть стены сначала без мха. И где чуть маленькая дырочка в пазу, заставлял подтесывать да еще посмеивался над ними; «За вами не следи, так решето будет, не дом. Не зря говорят: „Кабы не Клин да не мох, и плотник бы подох“». По два мешка моху после клали под каждое бревно. Полы выстлал из кедровых плах и тоже двойные с черновою засыпной подкладкой. Красить половые плахи не стал. Кедр — дерево теплое и ласковое. Ни ногу не занозишь, ни голым не простынешь. Каких трудов да расходов все это стоило, можно сказать, жизнь положил.

Каллистрат все ходил и ходил по двору как неприкаянный. Увидел на земле полешко, оброненное Федосьей в спешке, поднял и унес в поленницу. Жадным он не был, но труд ценил. А вообще к дереву у него была тяга. Сколько лодок выдолбил. Не посчитать попорченных пихт, пока не научился выдалбливать, расклинивать из них лодки. Работал и работал. Если случался день, который проходил в безделье из-за чего-либо, так терзался и считал тот день пропавшим, будто и не жил. Отдыхал редко и то лишь затем, чтобы потом сноровистее взяться и пластаться без передыху, пока сил хватает. Он даже не постился в святые дни. Голодный — не работник. Подряжая батраков, сначала кормил и внимательно глядел, как они едят. Если человек мало ел — сразу отказывался от него: не работник будет. Отдыхал лишь в дождливые дни и в бураны, но и в непогоду не сидел сложа руки. Валенки подшивал, ложки вырезал, да мало ли работы в доме для хозяина? Случались и гулянки, как же без этого? Однако после этого пластался за двоих, наверстывая упущенное. Медовуха у него в доме всегда стояла. Если кто зайдет, Аграфена без угощения не отпустит, наливала добрый ковш медовухи или пива, а когда гость собирался уходить, совала гостинец детям: булку хлеба или туесок меда. А за эту малость человек по гроб жизни будет благодарен. Когда надо, подсобит бревна ошкурить, крышу на чулане подновить. С алтайцами, живущими по соседству, Каллистрат в дружбе жил. Зато стоит ему попросить о чем — придут на помощь. А добудут в тайге пушнину — ему продадут, никому другому. И Каллистрат в долгу не останется. Только он может сделать новую нарезку в стволе старого ружья — курлы. И нож охотничий откует, и топор. Надо — казан залудит, пилу наточит. В голодную весну даст картошки и семян, мукой снабдит. Понимает: люди потом отблагодарят, с лихвой добро возместится.

Все умеет и может Каллистрат, одно у него не получается — топорище. Да еще не учился он плести узды, сбруи, камчи, и не надо этому учиться. Отец Учара — Курендай — с радостью сплетет ему все, что пожелается, и денег никаких не возьмет.

Рассудительный мужик был Каллистрат, понимал свою выгоду. Так и прибавлялось его богатство, так все и шло. Как-то теперь будет?!

Потускнел ущербный месяц над вершиной горы Кара-Туу. Посерело вокруг, помутнело — скоро рассвет. На востоке небо зарозовело, и на нем отчетливо проступили зазубрины леса на вершинах. Красиво урочище, сказочно красиво. Какое бы ни было у тебя горе, а поглядишь вокруг — и жить захочется еще больше, и сердце для радости откроется. Горы — зеленые волны леса, со сверкающими вечным льдом макушками, поднялись высоко, вросли в небо, в самую его сердцевину. Каких только там нет деревьев! Есть лиственницы, пихты, ели, кедры, березы и осины, много различных кустарников. А ягод сколько! Смородина, малина дикая, кислица, облепиха, всего не перечесть. Каждое растение, живое, трепетное, тянется к солнцу, хочет обогнать другое в росте, борется за свободное пространство вокруг себя. Но и солнца, и места, и тепла всем хватает. Щедра земля, щедро солнце, щедра тайга.