С точки зрения кошки - [10]

Мой отец, кстати, не отличает розовый от вишнёвого, кораллового или даже бордового, объединяя все эти цвета одним термином — «такой красненький». Так что я, всё-таки, не в него.

И хорошо.

Ничем не хочу быть на него похожа.

Отцу при разводе каким-то непостижимым образом досталась и дача, и машина. Квартиру, правда, поделили пополам. Но ведь и машина с дачей — это «совместно нажитое имущество», почему их не поделили? Я не разбираюсь во всех этих юридических тонкостях. Предлагала маме подать на него в суд, а она говорит, что не хочет лишний раз нервничать и что «самое ценное осталось с ней». Это она обо мне.

На самом деле, я — весьма относительная ценность.

Дождь бодро стучал по козырьку, а я рисовала Гекату в колеснице, запряжённой серыми кошками. Кошки мягко ступали по земле, едва касаясь травы подушечками лап. Потом я вспомнила, что кошки были запряжены в колесницу скандинавской Фрейи, а у Гекаты были драконы. Но не переделывать же Гекату в Фрейю! Одна — покровительница колдовства, снов и ночного мрака, другая — богиня любви и красоты. Разумеется, и выглядят они по-разному. Переделывать кошек в драконов было бы тоже глупо. Поэтому я оставила всё как есть, пускай у меня будет Геката с кошками.

Послышался цокающий звук. Нет, неправильно! Кошки Гекаты передвигаются беззвучно, их шагов совсем не слышно во тьме. Вот богиня выезжает на ночную охоту, стрелой проносясь мимо могил и мертвецов. И когда из молочно-серебристого тумана, что стелется у входа в подземный мир… Да о чём это я?! Звук существовал не в моём воображении, он был на самом деле.

За окном пронеслось что-то огромное и мохнатое.

Я живу на втором этаже.

Вот Милочка и сошла с ума. Съехала с катушек. Чок-ну-лась.

Раздались быстрые лёгкие шаги, в комнату вошла мама.

— Мила, ты видела?! — спросила она.

— Ага.

Мы вместе подошли к окну. Цокающий звук становился всё слышнее. Нечто, ещё не видимое глазу, быстро приближалось к нам.

Цок-цок-цок.

Всё ближе, ближе.

Там, за рядом цветочных горшков, за оконным стеклом — до чего ненадежная защита — было что-то.

Сердце учащенно билось. Кровь шумела в ушах, будто к ним морскую раковину приложили.

Прислушиваясь к звукам, я забыла дышать.

Тук-тук-тук. Цок-цок-цок.

Раздавалось грозное, тяжелое сопение зверя.

Совсем рядом. Совсем. Рядом.

— Р-р-р… Гав-гав! — облаяла нас большая мохнатая собака, фыркнула и зацокала обратно.

— Тася! Тайсон! Ко мне! — позвал мужской голос.

Картина за окном становилась ещё более абсурдной: за окном показался не очень трезвый мужчина — один из наших соседей — и принялся ловить Тасю.

— Здрасти, — сказал он нам.

— Здравствуйте, — поздоровалась в ответ мама, отошла от окна и села на кровать. — Это сумасшедший дом… Я даю тебе слово, как только появится возможность, мы переедем из этого дома, из этого района. Слышишь, Мил? Переедем.

Тем временем сосед опять прошёл мимо нашего окна, таща за ошейник промокшего пса.

— Нагулялся — и домой, — пояснил он мне.

Всё понятно.

Пару недель назад наш сосед завёл собаку (зачем ему в квартире огромный сторожевой пёс — остаётся загадкой). Сегодня, из-за плохой погоды, ему не захотелось выгуливать питомца — и тогда соседушка проявил чудеса изобретательности.

На первом этаже нашего дома находится магазин, крыша которого образует небольшой козырёк прямо под окнами второго этажа. Сосед просто открыл окно и выпустил Тасю погулять по козырьку.

Мир, существовавший в моём воображении, казался мне куда логичнее этого. Это печально.

По причине депрессии, вызванной несовершенством этого мира, в школу я решила не ходить.

* * *

В нашем районе так много чаек. Но это не те птицы, что реют над морской пучиной, стремительно выхватывая рыбу из непроглядной толщи воды. Нет. Эти какие-то… Опустившиеся, что ли. Белые, наглые, они подлетают к мусорным бакам и отнимают еду у ворон. А иногда, как бездомные кошки, просто копаются в мусоре.

Район и называется «Чайка», но с птицами это не связано. Просто рядом площадь имени Валентины Терешковой, «Чайка» — её позывной. Ещё недалеко — площадь Гагарина… Что за райончик. Просто космос.

Сейчас птицы что-то совсем раскричались, так что при желании можно было представить себя на берегу моря. Впрочем, море мне не слишком нравится, хоть от него и принято приходить в восторг. Просто большое скопление воды.

Мы ездили на юг раз пять, с мамой и отцом. Где-то на антресолях хранится альбом с особыми, «морскими» фотографиями. На одной из них я даже улыбаюсь — это когда не знала, что меня снимают. Честно говоря, перед камерой я чувствую себя просто ужасно, потому и получаюсь соответствующе. Сейчас-то понятно, почему, а вот в детстве я была очень даже симпатичная. А ещё я была патологической лгуньей: рисовать не умела, а придумывать уже хотелось, вот я и сочиняла какие-то безумные истории — к примеру, о том, что в шкафу живёт привидение, мы с ним друзья, я кормлю его пылью и огурцами. Отец приходил в ужас от моей фантазии, говорил, что надо показать меня детскому психологу — и ничего не делал. Мама называла меня выдумщицей, покупала разноцветные карандаши, фломастеры и краски, и постепенно я прекратила пугать народ бредовыми рассказами и начала рисовать всё, что приходило в голову.