С тобой все ясно (дневник Эдика Градова) - [7]

Последний урок Бабуси. Она всем сказала что-нибудь хорошее на прощанье. "Тебе, Эдуард, желаю немножко больше серьезности", - это мне. Думаю, что немножко больше серьезности мне не помешает.

- Ну вот, дети. И вы отдохнете от меня. И я от вас - на заслуженный отдых, - сказала она и отвернулась к доске.

Позвонил Матюшин.

- Сходняк у меня на хате через тридцать минут.

Побалдеем. Путем?

Послушала бы Римма Николаевна такую речь!

Не тем путем идет Боря. Но сегодня мне надо с ним до говориться, как устроить достойную встречу тому, с баритоном. Хотя бы с Борей договориться.

- Куда ты? - спрашивает Томка.

- К Боре, - честно отвечаю я. И привираю: - Задачку не могу решить по химии. Так маме и скажешь. Если задержусь, значит, в кино пошли.

- Кино про любовь?

- Да, "дети до шестнадцати". Тебе неинтересно.

- Почему это неинтересно?

Но я уже не слушаю, убежал. Бегу и думаю: "Ну, сестры пошли! Не позавидуешь ни учителям, ни родителям..."

Ритуал приветствий у нас давно отработан.

- Пароль?

- Пан или пропан. Отзыв?

- Изопропанбутан.

- Свой, - облегченно вздыхает Боря. - "Хвоста"

не привел?

Не люблю я эту коммунальную квартиру с одним телефоном на всех. Отец и сын Матюшины ютятся в небольшой комнатушке, куда мы и спешим скрыться.

- Балдежную кассету достал, - хвастается Боря и ставит на стол старенький магнитофон, тяжелый и неуклюжий, как кость какого-нибудь бронтозавра. Бо^ря в тренировочном костюме, от всей его приземистой фигуры веет мощью, бицепсы так и играют, квадратный подбородок застыл, и только ресницы простодушно хлопают, словно след детства, забытый на мужском лице. Он нажимает кнопку. Шейк, как соскучившийся по хозяину пес, бросается мне в ноги. Я ору и дергаюсь во все стороны сразу. Красота, кто понимает! А кто умеет, так еще красивее. Смотреть на Борю одно удовольствие. Недаром скульптор Босов, отец нашего Андрея, хочет лепить Матюшина. Говорит, что Борис очень пластичен в движениях. Истинная правда.

Внезапно музыка обрывается, и мы слышим, как кто-то стучит кулаком в стену. Соседи возмущены.

Их тоже можно понять: квартира-то коммунальная.

Кому-то наша музыка кажется "дикой", а я убежден, что дикость - жить и не танцевать шейк.

Пока Боря склеивает ленту, я смотрю на его руки.

Действует он ловко и сноровисто, словно не он работает, а коричневые язычки двух обрывков сами прилипают друг к другу. Готово! Боря выключает магнитофон и достает откуда-то бутылку портвейна.

- Не дают балдеть громко - придется втихую, - сокрушается он. - Тебе плеснуть, сынок?

Я отрицательно качаю головой и достаю сигарету.

Делаю вид, что все в порядке вещей. Андрей мне намекал недавно, что Боря к бутылочке прикладывался, но при мне... Я молчу, потому что боюсь, как бы Матюшин не отрезал по-босовски: "Град, выпади!" А "сынка" я как-нибудь переживу.

Боря одним духом выпивает почти полный стакан и тут же наливает еще. Не закусывает. Все делает как его отец. Плохо мне без папы, но иметь отца-пьяницу... Не знаю, что лучше.

- Балдей. - Он снова протягивает мне стакан.

Я снова отказываюсь. - Ах да, я и забыл, что ты у нас девушка непорочная. Ну тогда отвернись, а то плохому научишься. - Он пьет, смеется, краснеет, загорелое лицо его цветом напоминает теперь магнитофонную пленку.

- Борис Михайлович, что случилось? - спрашиваю я.

- Все нормально, - медленно выговаривает он.

У Бори всегда "все нормально", но я чувствую, что сегодня это не так. Он хочет налить еще, но я выхватываю бутылку. Он не пытается ее вырвать, только бормочет:

- Я могу один пол-литра... Спорим? - Руки его бессмысленно болтаются в воздухе.

- Можешь, можешь. Что случилось?

- Не бойся, все нормально. - Боря встает и, покачиваясь, идет к окну. Двух мачех пережил - переживу и эту...

Вот оно что. У Матюшина-старшего два пунктика: пить и жениться. И мачехи Боре попадаются какие-то непутевые и неласковые. Хорошо хоть долго не задерживаются. Интересно, как бы я реагировал, если бы Римма Николаевна привела нам кого-нибудь в "папы"?

В отчимы то есть. Томка, кажется, не против. Но я...

К счастью, товарищ Градова поглощена своей больницей по макушку. Кажется, так.

- Борис Михайлович, я хочу с тобой насчет нашей литературной мачехи... Представь, это мужик. Обещал нам устроить веселую жизнь...

- Ну и пусть. - Боря совсем повесил голову.

- Как это пусть? А Бабуся? Давай хоть траурную неделю объявим, что ли?

- Давай, - безучастно повторяет Боря. Он думает о своем.

Я снова закуриваю. Все-таки я болван. Даже друзей своих не знаю. Вот Борис Михайлович Матюшин.

Он всегда казался мне человеком с одним неизвестным.

Сама простота. Земля. Душа на ладони. Иное дело Андрей - там неизвестных тысяча. Уравнение, которое решения не имеет. Для меня, во всяком случае.

Что же получается? Андрея для меня загадка. Роман-Газета - загадка. И вот еще одна - сидит и хлопает ресницами.

- Знаешь что, - неожиданно и зло говорит Боря. - Если жить честно, ничего не добьешься. Видишь, как мы живем? Видишь? А у соседей посмотрел бы - машина, гараж, дача...

- Если б твой отец бросил пить...

- Ты моего отца не трожь! Он правильно говорит: