С тобой товарищи - [8]

Глава IV. Новые друзья

Отцвела черемуха. На деревьях, набрав силу, потемнели раньше изумрудные липкие листочки. С тополей летел на землю, путался в волосах, мягко садился на руки белый теплый пух. Иринка, примостившись на крыльце, пришивала к туфле пуговицу. Солнце припекало голые ноги, в траве у огуречной грядки стрекотал заблудившийся кузнечик. Иринка откусила нитку, надела туфлю, притопнула стоптанным каблучком.

— Ну и вырядилась ты! — выглянула в дверь бабушка, — А туфли-то… За две недели во что превратила, только выбросить.

Не отвечая, Иринка руками подхватила платье, закружилась на узеньком крылечке.

— Упадешь, скаженная, — засмеялась бабушка. — Поди, опять на свиданье со старыми кастрюлями собираешься?

— Угу, бабушка, — прогудела Иринка и чмокнула ее в щеку. Иринке было весело. Во-первых, потому что сегодня хорошо себя чувствовала неожиданно приболевшая бабушка, потому что снова после дождливых дней сняло солнце. И, конечно, еще оттого, что сегодня с острова приедет Сережа, которого Иринка не видела уже целую неделю.

Скрипнула калитка. Во двор залетела ужасно рыжая в ярком платье девчонка. Это была Катька, новая Иринкина подружка.

— Готова? — крикнула Катька и привычно потрогала пальцем свой облупившийся розовый носик. Этот розовый нос был для Катьки истинным наказанием.

— Еще снег везде и холодно, а он у меня уже загорает и лупится, — говорила она чуть ли не со слезами. — И чем я его только не мазала.

Катькиной мечтой было поскорее вырасти, заработать денег и поехать и Москву. Там, говорят, в институте красоты тебе какой хочешь нос сделают, даже греческий. Но и без греческого носа, с этим розовым, вздернутым была Катька красива. Тоненькая, гибкая и очень сильная. Иринка сама видела, как она однажды наподдала этому стиляге Жорке, тот только охнул и брякнулся в пыль. Собственно, с этого и началась дружба между Иринкой и Катькой.

— Ты его не бойся, — презрительно глядя на барахтающегося в пыли Жорку, сказала Катька. — Он — задавала и трус. — Увидев на Иринкиной руке синяк, спросила. — Щипался? Он всегда так, подойдет и щиплется, особенно с новенькими. У-у… — погрозила она Жорке маленьким кулачком и подхватила Иринку под руку: — Пойдем.

— Но… как это ты его сразу?.. — все еще удивляясь ловкой силе новой своей подружки, спросила Иринка. Катька оглядела Иринку зелеными, странно мерцающими глазами и ответила, усмехнувшись пухлыми розовыми губками:

— А так… прием самбо…

Приемам самбо учил Катьку ее извечный друг Хасан Рузаев. Это был высокий, черноглазый, черноволосый кавказец. Каким ветром занесло его прадедушку от солнечных виноградников на берега холодной северной реки, никто толком не знал. Но поскольку много лет до революции служил этот край местом ссылки для особо неблагонадежных, то все полагали, что прадедушку упрятали сюда неспроста. Таким же «крамольным», как отец, стал и его сын, дед Хасана, громадный словно гора Арарат, и красивый, что сказка.

Текла в жилах деда Хасана горячая черкесская кровь, бунтовала, не давала покоя. С пятнадцати лет стал следить за дедом Хасана недремлющий глаз царской охранки. Но ни разу не поймали его жандармы с поличным, хотя были уверены, что этот «черномазый нехристь» самый настоящий «политик», что это он разбрасывает по городу листовки, он таскает в цехи самой большой в городе механической мастерской запретные брошюрки. Дед Хасана задавал охранке головоломные загадки. И самой великолепной его загадкой стало то, что сбежала из семьи и стала женой «нехристя» дочка миллионщика, сестра о того петербургского министра, бледная и нежная, как лилия, златокудрая северная красавица Двина. Вот и попробуй, тронь этого черномазого, ведь прямых-то улик нет!

Только перед самой революцией поймали жандармы деда с поличным. Выследили и накрыли у него в доме одного беглого ссыльного. Обрадовались. Был для них этот черномазый хуже горькой редьки. Точно заколдованным кругом, прикрылся он дочкой миллионщика, сестрой самого царского министра.

— Ну, теперь не отвертится. И министр не поможет, — потирали руки в охранке, — поди, еще собственноручно потяжелей цепи пришлет: ведь, что ни говори, сестра сестрой (хоть и красавица, хоть и любимая), а все ж не понравится ему, когда политические из-под него министерское кресло выбьют. А зверя мы накрыли у нехристя важного, сам царь об нем знает.

Греметь бы деду Хасана кандалами по нескончаемому слезному тракту, гнуть могучую спину над черными каторжными тачками, да ветер с Невы развеял собравшиеся над его головой тучи. Раскрылись тяжелые двери тюрьмы, и первой, кого увидел дед, была его милая Алина, розовая-розовая — то ли от волнения, то ли от красного знамени, что высоко подняла она своими белыми и совсем неслабыми руками.

Отец Хасана унаследовал от деда такую же горячую беспокойную кровь. Был он геологом. Сотни, если не тысячи, километров исходил не знающими усталости ногами. А совсем недавно умчался со своей такой же беспокойной, непоседливой женой в Казахстан, к Черным горам, искать фосфориты. Остался Хасан с дедом. От былой красоты деда сохранился только нос с горбинкой, да глаза черные-черные, даже какие-то жгучие на смуглом лице, обрамленном белыми, как первый снег, густыми волнистыми волосами. Поседел дед в один день и в один день постарел. Случилось это на Балканах в последний год войны. Был теплый весенний день, одевались горы свежей зеленью, цвели яркие — им и война нипочем цветы, плыли в небе легкие прозрачные облака. Под этим высоким небом, по мягкой траве, по ярким цветам шел дед. А рядом шла Алина все такая же беленькая, как в юности, только вместо платья — защитная гимнастерка, вместо крошечных туфелек — крошечные, точно игрушечные, сапожки. Поднял ее лед своими сильными руками, подбросил к небу, а потом осторожно поставил на землю, прямо и цветы, и поцеловал глубокую морщинку между бровями.