С отцами вместе - [4]

Машинист Храпчук шел с непокрытой головой. Ветерок шевелил его поседевшие, взлохмаченные волосы. В руках он нес свою замасленную фуражку. На мосту старик остановился, показал фуражкой на объятый пожаром горизонт и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Будет буря! Большая буря!..

А ночью Косте Кравченко снилось: он стоит на крыльце макаровской лавочки. На голове его фуражка с красным околышем. Мимо по настоящим рельсам проходит настоящий красногвардейский эшелон. Костя отдает честь, из вагона его замечает Лазо. «Мы еще вернемся!» — кричит он Косте и бросает на крыльцо красную звездочку. Костя боится, как бы звездочка не провалилась в щель, он хочет поднять ее, но изнутри заколоченной лавки сильно и страшно стучат…

Костя в ужасе проснулся. Было темно-темно. А непонятный стук продолжался. Раздавалась надоедливая частая дробь, с ней сливались шум трепетавшей за окном листвы и завывание ветра. Кто-то торопливо чиркал спичкой. Вспыхнул маленький огонек… Костя облегченно вздохнул, он понял, что приехал отец и стучится в окно, а мать зажигает лампу. Стекло с легким хрустом наделось на горелку, от большого язычка пламени сразу же рванулась копоть, но фитиль увернули, и ровный свет расплылся по комнате. Мать унесла на кухню лампу, открыла отцу и загремела ухватом, доставая из печки чугун. Отец, умываясь, громко фыркал и шумно плескался. Потом хлебал щи, что-то рассказывал матери. Костя приподнялся, прислушался… Вот оно что! Отец сопровождал последний эшелон Красной гвардии. Уйдет со станции этот эшелон, уйдет и бронепоезд. «Революция временно отступает!» — вспомнились слова Лазо.

Костя опустился на подушку. Какой-то странный гул доносился со станции. Как будто оттуда двигалась большая масса людей, все разом кричали, угрожая кому-то… Почему отступает революция? Почему? Костя ведь хорошо помнит, как она пришла…

Тогда сияло снегами солнечное воскресенье. Мать была в церкви. Отец перевернул на бок табурет, бросил на него старый полушубок и сел починять Костины валенки. А он, Костя, подогнув босые ноги, сидел на кровати, читал сочинение капитана Мариэтта про индейцев. Вдруг в избу с шумом ввалилась растрепанная соседка — бабка Аничиха.

— Ой, слыхали? — завопила она с порога, хватаясь за голову. — Царя-батюшку сбросили!

Отец вскочил с табурета.

— Давно пора! — закричал он весело.

Размахивая руками, на одну из которых был надет дырявый валенок, а в другой зажато шило и длинная, черная от вара дратва с иголкой, отец неожиданно густым голосом запел:

Отречемся от старого мира,

Отряхнем его прах с наших ног,

Нам не надо златого кумира,

Ненавистен нам царский чертог!

Он пел, притопывая ногами. Глаза его задорно, по-мальчишески блестели. Косте казалось, что отец начнет сейчас прыгать по комнате.

Аничиха снова схватилась за голову.

— Да ну тебя, Тимофей… Ведь он же царь всея Руси! — испуганно шептала она. — Как же это его, батюшку, сбросили?

— А вот так! — отец опустился на табурет, оторвал от валенка кусок истрепанной подошвы и бросил в таз, в котором размачивал кожу. — Вот так! — повторил он гневно. — Взяли и сбросили! Стало быть, народ сильнее царя!

Аничиха всплеснула руками, всхлипнула:

— Кто же Россией-то будет править, Тимофей? Кто?

— Сами будем! — строго сказал отец. — Сами! Трудовой народ!

— Да ты что! Рехнулся?! — изумленно пробормотала Аничиха. — Мы же не умеем.

— Научимся! — властно отрезал отец и вонзил в валенок сверкнувшее шило.

— Ой, господи! — застонала Аничиха, крестя свой беззубый рот.

Она заправила под платок выбившиеся на лоб и виски редкие седые волосы и, не прощаясь, открыла дверь худеньким плечом.

— Папа, что такое царский чертог? — спросил Костя.

Но отцу было не до Кости. Тимофей Ефимович снял с себя сшитый из мешка фартук; в железную коробку, где хранились сапожные гвозди, кинул шило, в непочиненный валенок воткнул иголку и начал поспешно одеваться.

Костя решил сбегать к Шурке Лежанкину. Надо о многом поговорить. Произошло что-то не очень понятное… Отец радуется, а бабушка Аничиха испугалась. Интересно бы посмотреть, как сбрасывали царя-батюшку. А куда его сбрасывали и откуда? И что такое царский чертог? Пароход, что ли?..

На печке лежали старые отцовские валенки, подшитые толстой кошмой. Костя надел их и зашаркал к двери, не сгибая колен. У порога снял с гвоздя шапку и пальто…

На следующий день на станции собралось много народу. Высоко в небе светило солнышко. На перроне и путях таял потемневший снег, с крыши вокзала звонко падали капли. Машинист Храпчук вскинул красное знамя. Ветер трепал уже не новое, но все же яркое полотнище. Все старались протиснуться к Храпчуку, разглядеть знамя. Такого в поселке еще никто, пожалуй, не видел. Ежегодно в день коронации царя и на пасху многие жители вывешивали флаги, сшитые из трех полос: белой, синей и красной. А этот весь красный. Костин отец объяснял толпившимся, что это знамя есть кровь народная, поэтому оно и красное.

Окружившие Храпчука видели: поседевший машинист нет-нет да и смахнет шерстяной перчаткой слезинки, катившиеся по морщинистым щекам. Многие думали, что это ветер режет старческие глаза. А он, Храпчук, утирал слезы потому, что над ним снова развевалось красное знамя, которое побывало в его руках еще двенадцать лет назад…