С опозданием на много лет... - [14]

— Мама, почему ты плачешь?

В дверях стояла Настя и с удивлением смотрела на мать.

— Я не плачу. Это соринка в глаз попала…

— Соринка, — улыбнулась Настя. — От соринки так все расчернелось…

Оксана вскочила и побежала в ванную смывать тушь с ресниц.

— Дед, это ты ее наругал?

— Нет, — ответил Лавров. — Почему ты спрашиваешь?

— Почему же она плачет? — удивилась Настя. — Плачут когда больно или когда тебя ругают. Мама же не упала…

— У нее душа болит.

— Почему душа болит?

— Когда вырастешь — узнаешь, — тут он прижал Настю к себе и прошептал. — Нет, лучше бы ты никогда этого не узнала…

— Дед, а ты почему не куришь? — спросила она, вертя пачку сигарет в руках.

— У меня и без курения никакого здоровья не осталось…

— Курить — это вредно?

— Конечно!

— Мама знает об этом?

— Знает…

— Странные вы взрослые, — задумчиво произнесла Настя. — Вы всегда говорите: это делать плохо, а сами делаете. Мама говорит, что материться — плохо, а всегда матерится, когда болтает по телефону. Мама говорит, что на ночь полезно пить молоко, а сама пьет, — она взяла рюмку в руки и понюхала. — Пьет всякую пакость.

— Иди ко мне, я тебя спать уложу, — позвала Оксана из комнаты.

— Спокойной ночи, дед!

* * *

— Когда мы просматриваем свое прошлое, мы находим тот роковой момент, когда наша жизнь повернулась в другую сторону, — начала Оксана. — Для меня это был твой развод. Нет, тот момент, когда в моей жизни появилась она.

— Что Наташа тебе сделала? Я не помни ни одного случая, чтобы она хоть раз повысила на тебя голос. Не помню, извини.

— Нет, она этого не делала, но только она умела так унизить меня. Ничего особенного — слегка усмехнуться, совсем незаметно, но от ее усмешки у меня отнимались ноги, и я чувствовала себя неполноценной.

— Я этого никогда не видел.

— Ты был слеп. Она ослепила тебя, а я не могу объяснить слепому о радуге.

— Это твои фантазии.

— Нет. У меня до сих пор комплекс неполноценности. Я перестала любить себя. Считала себя некрасивой, хотя была хороша собой. Она могла сказать: платье неплохое, но… Но значит, что я в этом платье выгляжу как лохудра.

— Ты преувеличиваешь. Она, может быть, была права, часто так бывает — одежда хорошая, но на человеке сидит плохо, — кивнул головой Лавров.

— Папа, я помню все! — воскликнула Оксана, и голос у нее задрожал. — Она делала вид, что меня не существует. Она заходила в комнату, садилась за стол и обводила ровным взглядом: скатерть, вазу с фруктами, меня, супницу…

— Когда она пыталась шутить с тобой, то ты замыкалась или убегала. Когда же она была задумчива — тоже было нехорошо. А что хорошо? Чего бы ты хотела?

— Вообще, бы ничего не хотела. Хотела лишь одного — никогда не видеть ее.

— Теперь все ясно! Это не она такая плохая. Это ты ее не хотела. Она могла делать что угодно — быть плохой, быть хорошей, ты бы ее никакую не воспринимала. Тебе был невыносим сам факт ее существования. Во всех сказках мачеха описывается как эдакая стерва — злая, жестокая, а падчерица эдаким несчастным воробышком, которую заклевала мачеха. В жизни же совсем по-другому, часто падчерица так несносна, просто дьявол во плоти, что отравляет жизнь и отцу и мачехе… Да и себе тоже. Хотя, какая она тебе мачеха, при живой-то матери. Просто — моя жена…

— Просто — вторая твоя жена, ради которой ты бросил свою первую семью, — негодующе сверкнула глазами Оксана.

— Тебя я не бросал! — попытался защититься Лавров.

— Ты все испортил! У нас была семья, а ты предал меня, ты предал маму!

— Маму я не предавал, там уже нечего было предавать… Отношения уже много лет были плохими. Мы скрывали это от всех, мы скрывали это от тебя. Но это не могло продолжаться вечно. В один день чаша терпения была переполнена…

— Ты бессердечный, самовлюбленный, эгоистичный… У нас была такая семья, все было так здорово! Вдруг, ты встречаешь какую-то смазливую шлюшку и все рушится…

— Во-первых: Наташа не шлюшка, а во-вторых: никакой «такой» семьи у нас не было. Мы с твоей матерью терпеть друг друга не могли. Я как мужчина для нее вообще не существовал.

— Что ты хочешь сказать?

— Я ничего не хочу сказать. Твоя мать и я… Мы, наверное, и не спали вместе после твоего рождения. Не мог же я жить так всю жизнь…

— Конечно, ради меня этого делать не стоило.

— Можно прожить всю жизнь и ничего себе не позволить. Не позволить себе любовь, не позволить себе испытать страсть, ничего. Жить лишь ради детей. Потом стареешь, дети вырастают и вылетают из гнезда, и им на тебя наплевать. У них уже своя любовь, своя страсть и свои дети, а твоя жизнь прошла и нечего вспомнить…

— Зато сейчас у тебя воспоминаний хоть отбавляй, — ехидно съязвила Оксана.

— Воспоминания, наверное, единственное, что остается с нами до самой смерти…

— Я заметила это. Видела твою комнату. На всех фотографиях она.

— Я хотел быть не только отцом, я хотел быть мужчиной. Твоя мать была ужасной женщиной. Она давила на всех. С ней я чувствовал себя каким-то недоделанным, не мужчиной вовсе. Я ненавидел ее. Всю свою любовь, что была в моем сердце, я обратил на тебя. Я жил лишь тобой.

— Пока на горизонте не появилась она.

— Я не перестал любить тебя и после этого, — оправдывался Лавров.