С окраин империи. Хроники нового средневековья - [89]

Но одна и та же история, представленная в различных контекстах, может восприниматься как комедия, будучи трагедией, или как трагедия, будучи подчеркнуто парадоксальной. Разная реакция Дон Кихота и Санчо Пансы на одни и те же события – наглядная иллюстрация столкновения между законами жанра на примере двух культур, которые существовали бок о бок в один исторический период.

На сегодняшний день главная задача заключается в изучении подкодов и систем содержания «второстепенных» культур. И самое первоочередное – это не тест на восприятие, а географическая карта культур и бытующих в них разных систем правил и подправил.

Дело это непростое, поскольку до сих пор неясно, что такое «второстепенная культура».

Мы ни в коем случае не противопоставляем господствующую культуру древней второстепенной культуре: примитивная культура, как и цивилизованная западная культура, тоже грамматизирована (хоть и по-другому). Когда мы говорим о второстепенных культурах в промышленно развитой стране, это не имеет никакого отношения к высокоинтеллектуальной и примитивной культурам. Культуры осков или самнитов[461] в Италии уже давно нет, зато есть культура бедняков, маргиналов, то есть второстепенная культура(-ы).

Ее нельзя считать цельной, поскольку она появилась в результате незавершенной ассимиляции господствующей культуры со следами исчезнувших примитивных культур. Сегодня официальной моделью для культуры такого типа можно считать «массовую культуру», то есть совокупность (или продукт) всего комплекса моделей, предлагаемого господствующей культурой посредством массмедиа, и комплекса интерпретаций, который создает второстепенная культура, формируя определенное поведение, чувства, систему мнений.

Очевидно, что рабочий испытывает влияние самых разных моделей: с одной стороны, установившейся на заводе классовой культуры, которая зачастую обладает упорядоченной формой господствующей культуры (и подает себя как альтернативу ей), с другой стороны, модели, насажденной массовой культурой сверху. Какая система ценностей и семиотических законов может родиться из подобного союза? Нам об этом почти ничего не известно.

Доподлинно известно лишь то, что Массовой культуры в понимании сторонников апокалиптической массмедийной социологии не существует, так как массмедийная модель взаимодействует с другими моделями (как то: следы древних культур, классовая культура, черты высокоразвитой культуры, почерпнутые на школьных уроках, и пр.). Трудность создания карты, которая отражала бы системы содержания адресатов, состоит в том, что культура масс слишком многогранна и вдобавок постоянно изменяется под воздействием массмедийных моделей (не говоря о всевозможных экономических, социальных и прочих обстоятельствах).

Фаббри противопоставляет теории дефицита свою гипотезу: если высокоразвитая культура в значительной степени грамматизирована (то есть она не скрывает, что создает сообщения посредством метаязыка, признанного всеми ее пользователями), то культура масс только текстуализирована. «Как и фольклор, массовая культура эффективнее, когда автор остается в тени, а текст подан как уже укоренившийся, как порождение одновременно очевидного и неявного кода».

Иными словами, у культуры масс нет четких правил создания текстов, она использует тексты-модели, чтобы придумывать, создавать или понимать другие тексты. Взять, к примеру, модели, по которым построены вестерны или «истории о любви со счастливым концом»: их могут использовать как коммуникаторы, так и адресаты, чтобы изложить суть и разобраться в Уотергейтском деле или разногласиях между Моро и Фанфани.

Из этого можно заключить, что культура масс тоже строится на определенных связующих единицах и принципах, однако они работают на макроскопическом уровне, по сравнению с принципами и единицами высокоинтеллектуальной культуры. Это объяснило бы, почему знаменитая радиопостановка Орсона Уэллса о вторжении марсиан, которая подавалась как чистый вымысел, была воспринята как хроника с места событий. Публика не распознала принципы, по которым автор создал свою откровенно вымышленную историю, восприняла радиопередачу – или высшую единицу – как схему «документального репортажа» и повела себя в соответствии с этой единицей плана выражения и содержания.

5. Назрел ряд вопросов, а с ним и необходимость провести соответствующие исследования, о чем вскользь упоминает Фаббри, но мы остановимся лишь на самых срочных задачах.

А. То, что мы называем «сообщением», в действительности является текстом, который состоит из сообщений, созданных на основе разных кодов. Имеется в виду не только то, что телевизионное сообщение состоит из слов, изображений, звуков и т. п., но и то, что суть сообщения, переданная на уровне простейших кодов, может быть отклонена, не понята или вывернута наизнанку на следующем этапе – при слиянии единиц плана содержания. Чтобы определить, что есть прошлое «сообщения», надо сначала разобраться, сколько разных сообщений содержится в тексте.

Б. Существуют дискурсивные законы и текстуальные типы. Необходимо понимать, какие из них доминируют в заданной группе адресатов. Если сводка новостей воспринимается как вестерн, а вестерн – как хроника актуальных событий, надо это учитывать, и еще неизвестно, насколько подобные отклонения «ошибочны». Говоря о различных способах расшифровки комплексной формы дискурса, Фаббри обращается к теме «дискурсивной пиджинизации»: в результате упрощения, ассимиляции, отсеивания и вмешательства образуются