С начала до конца - [22]

Октавия нигде не жила. Она давно пустила на ветер долю, которая досталась ей от продажи комнаты, причитавшейся по наследству: мамину двухкомнатную можно было разменять только на крохотную однушку и крохотную же комнату. И эта бессеребреница согласилась на второе. Она ушла из дома классе в седьмом. Школу не закончила. Говорят, что её стихотворные опусы победили в каком-то конкурсе, и Октавию с её неполным средним даже могли взять в один гуманитарный московский вуз — для таких же чокнутых. Но Октавия и учёба, так же как Октавия и работа — были всё равно что гений и злодейство. Сестра никогда не задерживалась на одном месте подолгу и часто исчезала из Москвы, теряясь в неизвестном направлении.

Вторая встреча тоже произошла случайно. В «Кофе-Хаузе» на Маросейке. Несмотря на то что запланированная в кофейне полуделовая встреча сорвалась, Ира всё равно зашла сюда, заказала кофе и салат. Медленно потягивая американо и отходя от шумного трудового дня так, как отходит затёкшая нога — неприятные покалывания реальности, вялые движения мысли, — она увидела компанию, сидящую чуть поодаль, возле окна. Трое небрежно одетых людей, двое сидели спиной, но никаких сомнений: одна из них была Октавия, Ксюха то есть. Ира краем глаза уловила движения, жесты, колыхание знакомой шевелюры и почувствовала досаду. Очень немногие люди вызывали у Иры настоящий животный протест, этакую аллергию общения, и старшая сестра была первой в списке. Само воспоминание о ней — бесило. Но Ира почувствовала, что никуда из кафе не сбежит. И ещё она поняла, что Октавия уже давно её заметила: был у сестрицы неприятный дар, она умела видеть спиной. Так и есть, вот она повернулась к Ире с почти укоризненным взглядом, дескать, наконец-то ты меня разглядела, старуха. И поприветствовала её в стиле Черчилля, как тогда, на эскалаторе. О чём-то переговорила со своими, поднялась и направилась к Ире.

Кажется, Октавия почти не изменилась за двенадцать лет — лишь немного высохла и пожелтела. Такие же длинные кудрявые патлы, седины в них почти нет. И одета так же: во что-то бесформенное, балахонистое, а сверху пёстрый шерстяной шарф. Только лицо стало немного неровным, бросилась в глаза припухлость под орбитами и очень худая шея, какая-то совершенно куриная. И на куриной этой шее торчала нелепая голова и улыбалась Ире. «Блаженная», — подумала та.

— Ну, мать, от судьбы не уйдёшь, — голос тоже был прежним, хриплым и певучим. — Так и будем с тобой кругами ходить, пока не побратаемся. Да хватит уже скрипеть зубами, давай обнимемся, что ли. А, Иришка?

Оторопевшая Ира встала и попробовала улыбнуться, как вдруг поймала себя на том, что её рот и сам уже бесформенно растёкся, и она вмиг одёрнула себя. Но Октавии хватило и этого. Она повисла на шее у сестры и потом отпустила её так же резко, как и схватила.

…Октавия со смехом рассказала Ире, что «продолбала ключ от вписки», а хозяин там будет только завтра. Но хорошо: ребята из кафе пускают её к себе. А завтра с утра — ехать в Калининград. За каким чёртом сестре понадобилось в Калининград, Ира не спросила: у Октавии всегда так, вожжа под хвост — и автостопом по стране. Как видно, возраст не внёс коррективу в её жизнь.

Ира всю жизнь боялась сестру, вернее, не её саму, а мир, в котором та жила — мир неустойчивый, дикий. Она цепенела при виде парней с марихуаной и тех девочек, которые покупали в аптеке нафтизин и инсулиновые машинки, девочек, так похожих на её сестру в молодости. Но сегодня сквозь этот страх, почти брезгливый, Ире во всём облике Октавии вдруг привиделось что-то жалкое и беспомощное. Она подумала, что, может, это вообще последний раз. У людей с прошлым, таким как у Ксюхи, — всякое бывает. Так она пыталась объяснить себе желание задержать её, чужую, жуткую, — возле себя, хоть ненадолго. Октавия, как видно, не хранила зла ни на кого. И ещё: сестра умела быстро менять решения.

* * *

— Да, старушенция, круто получилось. Но мне нужно завтра уходить очень рано. Настолько рано, что, может, и спать не буду.

— Ну, не спи. Я тоже рано на работу иду.

Ира с досадой хлопнула крышкой чайника. На сестру никакого впечатления не произвело то, что она сделала со своей ипотечной квартирой: ни барная стойка, ни площадь, которая появилась после замены старой совдеповской мебели, купленной когда-то с рук, на изящную модульную.

— Выпьем? Коньяк есть.

— Давай.

Выпили, и всё как-то молча, ощущая с обеих сторон постепенно нарастающий неуют. Зачем я опять притащила её к себе домой, вертелось в голове у Иры. Даже говорить не о чем! Но Октавия, видимо, так не считала. У неё было поразительное свойство — обычные ситуации доводить до абсурда, а неловкие проживать, словно гамму играть.

— Голова болит?

— С чего взяла? — Ира недоверчиво зыркнула на сестру.

— Да у тебя всегда так, когда голова болит, один глаз меньше другого. — Октавия подплыла сзади к сидящей Ире и положила ладони ей на голову. Ира напряглась. — Да расслабься ты, ради Бога! Не задушу я тебя.

Октавия касалась пальцами темени Иры, а та только и делала, что прокручивала в голове последние полчаса, перечисляя по порядку вещи, к которым прикасалась Октавия. Всё вымыть, продезинфицировать! И голову тоже, дегтярным мылом…