С любовью, Старгерл - [45]

– О чем?

– О том, что я только что сказал.

– А че вы сказали?

Папа закатил глаза к потолку. Видимо, до него стало доходить, что в лице Эльвины он столкнулся с самым серьезным испытанием для своего радара.

«Тебя предупреждали», – одними губами изобразила я.

– Прикольная у тебя штука на шее, – зашел он с другой стороны.

Она снова не проронила ни слова. Улыбающееся лицо Винни-Пуха, как всегда, составляло контраст с ее лицом.

– А на ноге у тебя тоже есть изящный ноготь?

– Нет.

– Значит, Эльвина… мальчишек ты ненавидишь. Всех?

– Угу.

– Всех на свете, без единого исключения?

– Угу.

– И меня тоже? Я ведь мальчишка.

– Вы молочник.

– А вот я знаю, у тебя есть брат. Как насчет него? И он ведь мальчишка.

– Его особенно.

Папа тихонько присвистнул.

– А ты крепкий орешек. – Он протянул вилку к ее тарелке. – Можно кусочек?

– Нельзя.

Отец шутливо надул губы:

– Ну, пожалуйста. Малюсенький!

Эльвина подняла голову от тарелки, поглядела ему прямо в глаза и свирепо выплюнула:

– Нет!

Вилка отступила на прежнюю позицию. Да, это зрелище поинтереснее «Капли».

Папа многозначительно взглянул на меня и возобновил приступ.

– Я понимаю, Эльвина, что мальчишек вообще ты терпеть не можешь, но наверняка есть какой-то один, особенный… Такой, которого ты ненавидишь больше всех остальных вместе взятых, я прав?

Некоторое время она молча жевала. Затем передернула плечами:

– Может быть.

– Вы вместе учитесь в школе?

– Может быть.

– Ты ведь думаешь о нем иногда? В смысле, о том, как сильно его ненавидишь? О том, что бы ты с ним сделала, как бы ты его пытала, например? Скажем, вывалила бы на него целую тачку кусачих муравьев? Что-нибудь такое?

Эльвина пожала плечами:

– Может быть.

– Ага, – подхватил папа. – Я прекрасно понимаю твои чувства. У меня тоже такое было. Одного человека я так же сильно ненавидел.

Она забросила в рот последний кусочек блина.

– Правда?

– Правда. И знаешь, что я сделал с этим человеком? В смысле – с ней. Это была она.

Девочка вся обратилась в зрение и слух:

– Что?

Он усмехнулся и повертел кольцо на пальце:

– Я на ней женился.

Мне захотелось вскочить и поаплодировать, но я удержалась. Эльвина же только закатила глаза и сморщила нос, словно вдруг ощутила неприятный запах.

Мой взгляд вдруг упал на большой циферблат над широкой витриной с пирогами.

– Пап, мы опаздываем.

Но отца уже понесло. Чувство меры ему, как и мне, не присуще.

– А сколько тебе лет, Эльвина?

Она налила сироп в холодный остаток кофе. Вторую чашку мы ей заказать не дали.

– Одиннадцать и три четверти.

– Ты уверена, что не одиннадцать и четыре пятых?

Она в который раз пожала плечами:

– Возможно.

– О, а вот это уже плохо, – произнес папа с преувеличенным смятением в голосе.

Девочка отпила глоток холодного, густого от сиропа кофе. Решила, видимо, что вкус ей нравится, и допила его залпом. Затем посмотрела на моего отца, похоже, колеблясь: задавать или не задавать очевидный вопрос. Надумала задать:

– Почему?

Он сокрушенно покачал головой: если бы ты не знал моего папу, непременно заключил бы, что он только что с похорон.

– Почему? Потому что приближается конец волшебной, чудесной эпохи в твоей жизни. Детство почти прошло. А ты ведь знаешь, что вскоре случится, да?

Опыт общения с ним не успел ничему научить Эльвину – она снова заглотила наживку.

– Что?

– Тебе исполнится двенадцать. Вот что случится. А что потом – тебе известно?

Ей явно не хотелось отвечать на такой дурацкий вопрос, но слишком велико было искушение узнать, к чему папа всей этой чепухой клонит.

– Тринадцать, – процедила она.

Он щелкнул пальцами: в точку, мол, попала!

– Именно! Другими словами, ты превратишься в подростка. – Отец скорбно вздохнул. – Какая жалость.

Эльвина перевела взгляд с меня на него:

– Почему жалость?

– Почему? Ты ведь знаешь, что по этому поводу говорят?

– Кто говорит?

«А вот это очко в твою пользу, подруга», – мысленно похвалила я.

Папа пропустил этот вопрос мимо ушей.

– Про подростков говорят, что они портятся. Подгнивают. Из милых очаровательных малышей превращаются в чудовищ, которые допоздна не возвращаются домой вечерами и по улице ходят не за ручку с родителями, а отстав от них на квартал.

Мне стало немного не по себе. Я понимала, что папа с ней просто играет, дразнится, нарочно выводит из себя, но вот понимает ли это Эльвина? Она остановила долгий взгляд на мне. И, как мне показалось, разглядела меня в этот момент. Ей, кажется, хотелось кое-что сказать – во всяком случае, я могу поклясться, что с уголков ее губ готовы были сорваться слова: «А вот Старгерл не испортилась». Но она так и не произнесла их, а вместо того стала размешивать пустоту ложечкой в чашке из-под кофе. Наконец, покачав головой, она сказала:

– Со мной так не будет.

Нас с папой обоих эта фраза удивила. Ложка звенела в чашке. В конце концов отец переспросил:

– Не будет?

Звон прекратился. Девочка уставилась на дно чашки:

– Нет. Со мной все наоборот. Я сейчас испорченный ребенок, а вот подростком стану отличным.

Я понимаю, что это художественное преувеличение и даже вымысел, но вся закусочная в этот миг затаила дыхание, как бы почувствовав, что за нашим столиком было произнесено нечто выдающееся, незаурядное; нечто достойное обрамления в виде почтительной паузы. Мы с папой переглянулись. Я изо всех сил сдерживала слезы. Эльвина опять зазвенела ложкой.