С котомкой - [21]

Когда пили после обеда ячменный кофе, он сказал очень смущенно:

- А все-таки грех на душе у меня. Дрянно вышло, ох, дрянно... Но я совершенно не ожидал. Пропали в кухне мои карманные часишки, на полке лежали. Красноармейцы сметили, что я ищу, пристали, скажи да скажи, что пропало? Ерунда, говорю. Однако, принудили, сказал. Через полчаса приносят: Твои? Мои, мол. Слышу, в саду караул кто-то кричит: "Караул, не буду, не буду!". Оказывается, вора старший розгами порет. Тот ко мне, в ноги: "Батюшка, прости". А в это время командир верхом приехал 1000 . Я, конечно, тотчас же простил, а командир мне: "Вы, батюшка, прощаете, это ваше дело, а наша дисциплина не может простить. Это питерский хулиган с Горячего поля, он седьмой раз попадается в безобразиях разных: двух женщин изнасиловал, воровал, казенные деньги растрачивал. Его условно присудили к расстрелу. Он неисправимый. Только красную звезду марает. Ведите его! Если тебя, говорит, белая пуля не настигла, так красная найдет". Его увели, я обомлел весь, трясусь, слышу: бац-бац. Должно быть, его... Я и не расспрашивал потом. Вот какая дисциплина.

Было темновато, мы направились во-свояси. Отец Степан провожал нас.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

"Побойся Бога!" - Изобретатель. - Погост. - Хмель. - Русская старуха. Больница. - Обвинительно-оправдательная речь Степана Степановича и его заключительное слово. - Отрадное явление. - Мы.

Что же рассказать еще? На обратном пути интересного было мало. В полях по-прежнему копошились люди, и по-прежнему, с кем ни заговори, все жаловались на большой налог. Сбить крестьян, доказать им всю необходимость налога невозможно. Их возраженья сводились к одному: "Подохнем с голоду, вот увидишь, а не увидишь, так услышишь".

Здесь пашут женщины, мужчинам не доверяют. А сеют мужчины - не доверяют женщинам.

Зашли на хутор к бестолковому человеку. Перебрался сюда восемь лет тому назад, а избенка все та же собачья конура, хотя лесу кругом сколько угодно, живет бедно, молодая жена, сухая, как доска, в рванье, сам - в лаптях. Он зимами трется в Питере - хлебопек. Местность заболоченная - лень прокопать канавы.

- Да чем их копать? У меня и лопаты-то нету.

Направил нас не по той дороге, и мы сделали лишних пять верст.

Из 56-ти дворов деревни Марьиной, которая попалась нам на пути, нынче осенью сразу выезжают на хутора и отруба тридцать пять хозяев. Между прочим, нам рассказали такой курьез. Восемь человек наиболее энергичных хозяев этой деревни решили соединиться вместе и работать коммуной. С этой целью они выбрали себе подходящий участок. А богатей Петр Каблуков, пожелавший иметь самостоятельный хутор, дал взятку заведующему волостным земотделом, и тот назначил ему самый лучший участок, входящий клином в землю коммунаров.

- Разве это возможно?! - возмутились те. - Ведь ты своим хутором нашу землю пополам рассек. Чрез твои поля, что ли, нам ездить-то? - и дали земотделу взятку посолиднее, при чем поили его целую неделю самогоном. Земотдел, очухавшись от попойки, первое свое распоряжение отменил, и назначил Каблукову землю где-то в стороне.

- Побойся Бога! - взмолился тот. - Я ли тебя не ублажал!

И стал поить земотдела, пообещав ему телку годовалую:

- Только, пожалуйста, на прежнем месте оставь.

Тогда восьмеро порешили:

- Вот что, ребята. - Мы все-таки свое возьмем. Сложимся по овце, да к председателю, а нет, - так и в город. Вари, ребята, самогон! Земотдела все-таки ублажать надо.

Оригинальная тяжба эта еще в полном разгаре. Интересно, чем она кончится: околеет ли земотдел от пьянства, попадет ли он под суд, или все завершится полюбовно.

* * *

Шли настоящим дремучим лесом. Александр Третий приезжал когда-то сюда охотиться на лосей. Поздний вечер захватил нас возле бывшего приюта для калек, обращенного теперь в школу.

Про эту школу крестьяне говорили:

- Ране то школа была хоть куда, да бабы чего-то не поладили, то-есть женщины. Лидия Алексеевна и теперича живет, учительствует, а другая, жена учителя - инженер был учитель-то, - выехала с мужем. Из-за тесноты помещения скандалы были. Шум, шум, а тут Лидия Алексеевна из окошка помои вылила на инженера, будто невзначай. Бултыхнула целую лохань, да "извиняюсь" кричит. Тот от обиды в драку было полез, а эстонец, муж Лидии Алексеевны - вот увидите, вроде бардадым - вступился, с топором на инженера-то. Поорали, поорали друг на дружку, так никакой сурьезной драки и не образовалось. Все-таки инженер уехал в другое училище. Теперича маленькая школка-то через это.

Грязный двух'этажный дом. Девочка-подросток, дочь учительницы, ведет нас вверх. Большая, но изумительная по своей грязи 1000 комната. Треть комнаты: пол, столы, подоконники завалены разным металлическим хламом. Чего-чего тут нет. Не покойник ли Плюшкин все это собирал? Подымается с табуретки нам навстречу сухой, чернобородый человек, очень хмурый на вид, но с улыбчивым тенористым голосом. Это хозяин, Ян Густавович, муж учительницы, бывший слесарь Трубочного завода в Петербурге, теперь он учительствует здесь. Начинается разговор. Крестьянство у него идет плохо, городской человек. Правда, есть свиньи, коровы, а хлеб приобретает мастерством, чинит кастрюли, латки, делает печи.