С Хейердалом через Атлантику. О силе духа в диких условиях - [5]

Последнее утро вижу как сквозь сон: шесть часов, холодно, круглый гостиничный стол. Подробности стерлись из памяти, мне потом их пересказывали, будто постороннему. Оказывается, я был страшно весел и разговорчив, приставал к новичку Мадани, чтобы тот быстрей расправлялся с яичницей: «Ешь, еще неизвестно, когда мы снова будем есть». Мадани ответил: «Я боюсь, у меня случалась морская болезнь». Я расхохотался и не мог остановиться, крикнул второму нашему новичку, Кею: «А ты? У тебя нет морской болезни? А плавать ты умеешь?» – «Извини, не умею». – «Тур, Тур, ты слышишь?!» Тур отозвался спокойно:

– Будем следить, чтоб не свалился за борт. А что касается Мадани – пусть и у врача на «Ра» окажется занятие.

Холл отеля наполнился людьми, были друзья, журналисты, фотографы, любопытные. На пирс вышел паша Сафи, Тайеб Амара, и сказал прощальную речь. Тур тоже произнес речь. Прибыли послы, наш, американский, норвежский, множество дипломатов, народу собрались толпы, пароходы в порту гудели, Ивон («Уж возьмите, мальчики!») подвесила к потолку хижины ветчину и колбасу, – а мы все что-то доделывали, догружали, распихивали и в суматохе даже не прочувствовали торжественного мига, не заметили, как буксирчик потащил нас к выходу из гавани, – и вдруг, осознав, расслабились, вздохнули облегченно: слава богу, кончилось! Именно не началось, а кончилось, теперь держи курс, считай мили – нормальная мужская работа.

Погода была великолепная, ветер северо-восточный, то, что нам надо. Сафи едва виднелся в дымке. Пора было поднимать парус. Уточнили, как будем это делать, и стали по местам.

Мы с Сантьяго стояли на шкотах, он – справа, я – слева. Я помнил, что это не такое уж сложное дело, и не слишком напрягался, обмотал шкот вокруг бруса и глазел по сторонам. Но я упустил из виду, что веревка свежая, сухая и скользит, и, когда парус пошел вверх, внезапно хлопнуло, рвануло, обожгло ладони, и шкот змеей взлетел в воздух, а левый нижний угол паруса завернулся и бешено заполоскал. Сантьяго растерялся и выпустил свою сторону тоже.

Надо сразу сказать о парусе.

В прошлом году нам с ним сразу крепко не повезло. В первый же день сломался рей, и это повергло нас, неопытных, в ужас, – казалось, нет никакой возможности что-либо исправить. Но и отдаться полностью на волю течения тоже было нельзя, прежде всего потому, что тогда путешествие растянулось бы минимум на все лето. И мы решили попробовать соорудить хотя бы маленький парус, чтобы хоть немножко тянул.

Это был небольшой треугольничек, нижними углами его предстояло крепить к палубе, верхним – к топу мачты. Разумеется, для этого нужно было на нее лезть, я просился, но Норман запретил, сказав, что мачта качается, удержаться на ней трудно, а я недостаточно еще тренирован, и на мачту вскарабкался Жорж, я же в порядке тренировки добрался до середины и подавал Жоржу парусину.

Скорость сразу увеличилась, курс стал постабильней, особенно после того как с четвертой попытки, под руководством того же Нормана, мы привели корабль к ветру.

Однако вскоре Тур заметил вдалеке слева горы, очень большие и едва различимые, это был берег Африки, нам совсем не хотелось с ним встречаться, и, расхрабрившись, мы поставили второй треугольный парус, уже не спереди мачты, а сзади нее.

Тут дело пошло гораздо быстрее, мы понемногу становились записными матросами.

С двумя парусами «Ра» имел вовсе неплохой ход, но штурмана и эта скорость не устраивала, аппетит приходит во время еды.

– Сто миль за два с половиной дня! – ворчал Норман. – Разве это паруса? Парусята!

И вот, обмирая от собственного нахальства, экипаж «Ра» приступил к операции «Грот».

Тур долго совещался с Абдуллой, чем заменить сломанный рей. Разворошили весь запас дерева, нашли подходящую палку, привязали к ней дополнительный усиливающий брус.

На следующий день укрепили шпор мачты слева, еще через день – справа.

Никто не хотел торопиться, все понимали, что любую случайность следует исключить заранее.

С рассвета до темноты возились, прикрепляя парус к рею, и оснащали рей.

Еще раз проверили узлы и крепления брасов – канатов, идущих от ноков рея к обоим бортам.

Начали подъем. Мы с Норманом тянули с бортов, Карло и Жорж – посередине, Тур наблюдал за компасом и удерживал «Ра» на курсе, Абдулла и Сантьяго следили за брасами.

Не боги горшки обжигают – наш большой парус наполнился ветром, крен резко уменьшился, корабль побежал весело и Норман заулыбался:

– Для моряка самое неприятное – штиль и дрейф.

После плавания «Ра-1», слушая мои рассказы, дотошные собеседники иногда спрашивали, почему мы редко работали с парусом, почему на ходу не брали рифы.

Дело в том, что его просто очень трудно, физически тяжело ворочать, поднимать и опускать.

Он огромный, восемь метров в высоту и около того в поперечнике, из натурального хлопка, причем прочности необычайной, в прошлом году за два месяца – ни одного разрыва, и это при колоссальной нагрузке, особенно когда нас разворачивало, – он метался так, что казалось – разлетится в клочья!

А весил он верных полсотни килограммов, сухой, а мокрый – воображаете, сколько? Ставили мы его не меньше сорока минут, а, убирали иногда и полтора часа – смотря какая погода и какое время суток. Ночью, да еще в бурю, парус кружил над нами, как чудовище, мы боролись с ним отчаянно, по трое и четверо повисая на канатах. Однажды Сантьяго, пытаясь взять парус не мытьем, так катаньем, уцепился за нижнюю шкаторину, она предательски провисла, но ударил порыв ветра и Сантьяго взмыл, как Икар. К счастью, его опустило туда же, откуда подняло. А если бы за борт?!