С гор вода - [27]

Инстинкт замолчал, испепеленный пылкостью фантазии. Петруша решился действовать и послал к Верхолетову с горничной Наташей записочку следующего содержания:

«В борьбе обретешь право свое.

Дорогой товарищ! Приходи сегодня ко мне в семь часов вечера попить чайку. Один на один я изложу тебе некоторый замысел одного лица, если в твоих жилах кровь, а не клюквенный морс. Жду!

Твой П. Б.»

Отправив письмо, он долго бродил у себя по комнате, возбужденно потирая холодеющие ладони. В его голову толкалось:

«А ведь это начало самого настоящего заговора? Значит, я заговорщик? Да?»

И румянец вспыхивал на его щеках. Наполовину — от удовольствия, наполовину — от жуткости.

Наташа вернулась с ответом не скоро, и Петруша, весь сгорев от ожиданий, вырвал из ее рук ответную записку, едва не свихнув ей пальцы. Вот что писал в ответ Верхолетов своему другу:

«Пролетарии всех стран, объединяйтесь!

Товарищ! Ты знаешь, что я принципиально против всяких бурных выступов. Прийти же к тебе пить чай не могу, так как отозван на шоколад к Образцовым. Понятно, мою записку предай пламени.

Твой T. В.»

«Трус, — подумал Петруша, дочитав до конца записку Верхолетова, — шоколад Бормана, а не сознательный гражданин!»

И на его глазах выступили слезы досады, беспомощности и тоски.

Ночью ему снились темные коридоры, в которых он блуждал одинокий, всеми покинутый, со слезами в глазах и коротким кинжалом у пояса. А утром, едва раскрыв глаза, он медленно процедил сквозь зубы:

— Карамбо! Как все на свете мелко, ничтожно и пошло!

Но Верхолетов оказался не трусом.

Осведомившись при встрече о замысле «одного лица», иначе сказать — Петруши, он, действительно, сперва широко раскрыл глаза. Но затем свернул губы трубкой и выговорил:

— У-гу. В самом деле не бланманже у нас вместо сердца. Я согласен!

— Ты? — воскликнул Петруша, точно пораженный громом, в свою очередь. Верхолетов усмехнулся одною половиною губ.

— Я, Тарас Верхолетов! — выговорил он скромно, но твердо.

— Ты — благородное сердце! — совсем задохнулся Петруша. И крепко пожал его руку.

II

Старухи Лярския — Дарья Панкратьевна и Глафира Панкратьевна или, как они звали друг друга, Дашок и Глашок, — приходились двоюродными тетками Петруше. Жили они на окраине города в собственном каменном домике, низеньком, заново выкрашенном в мутно-кофейный цвет, с веселыми зелеными ставнями. Домик стоял на обширном пустынном дворе с полуразрушенной теплицей в глубине, по плоской черепичной кровле которой Петруша некогда так любил путешествовать, мысленно называя тогда эти свои путешествия восхождением на вулкан Чимборозо. Высокие заросли лопухов казались ему тогда вигвамами враждебных индейцев, а кустики белых акаций у забора — снежными вершинами горделивых Анд.

Кроме старух Лярских, в захолустном домике этом проживали: старая кухарка Федосеевна, с волосатой бородавкой на нижней губе, облезлый попугай, «господин Кро», черная, с седеющей мордой такса «Помадка», кривоногая, с кровавыми жилками на зрячем глазе, и толстый кот «Мурза-Мурзу», всегда довольный собой, всегда с достоинством щурившийся на весь белый свет. И к этому-то домику в четверг на Фоминой неделе, в девять часов вечера, и отправились: Петруша, Верхолетов и шестнадцатилетний мальчик из булочной Гринька, внук Федосеевны.

Заговор «одного лица», то есть Петруши, именно и заключался в том, чтоб совершить экспроприацию у старух Лярских. Деньги, добытые экспроприацией, конечно, должны были пойти на общее великое дело, и все трое, кроме того, перед выступлением в поход дали торжественную клятву совершить экспроприацию, не проливая не единой капли крови.

— Разве мы разбойники, — недоумевающе спрашивал Петруша сообщников, — и нам ли пристала кличка хищников?

Однако, экспроприации с голыми руками не совершишь, и все трое, ради острастки обитателей захолустного дома, все-таки вооружились если «не до зубов», то все же весьма прилично. Петруша и Верхолетов опустили в свои карманы револьверы тульского происхождения, но сделанные под «Смита и Весона», а Гринька подвесил к своему поясу финский нож. И все трое, прежде чем вооружиться, подолгу разглядывали каждый свое оружие и даже обнюхивали его деревянные части, точно недоумевая, уж на самом ли деле в их руках находится столь опасное оружие, или же все это им лишь снится в волшебном сне. Кроме оружия, Петруша и Верхолетов положили в карманы своих курток каждый по черной атласной полумаске. Прежде чем предстать перед обитателями пустынного дома, и Петруша, и Верхолетов, конечно, должны были надеть на свои лица маски, ибо старухи Лярския хорошо знали и Петрушу, и Верхолетова, и их вид без этих масок не устрашил бы даже благодушных старух. Гриньке же, к его сожалению, в полумаске было окончательно отказано, ибо наличность кассы заговорщиков позволяла им раскошелиться лишь на две маски. Взамен же маски ему было рекомендовано красиво прятать нижнюю часть лица в темно-лиловый гарусный шарф, который подарил ему ради торжественного случая Петруша, и поглубже нахлобучивать на самые глаза темную широкополую шляпу, добытую заимообразно Верхолетовым.

— Надвинь на самые глаза шляпу, — делал ему перед зеркалом позу Петруша, — вот так. Спрячь нижнюю часть лица в шарф! Великолепно! Правда, Тарас, он похож теперь на парижского апаша? — справлялся он у Верхолетова.