С гор вода - [24]

И здесь, в этой избе, происходили их встречи.

Когда в широком жерле печи весело трещал еловый хворост, наполняя всю избу теплым запахом бора, ее невзрачные стены занавешивались розовою сказкою, горячей и искрометной, увлекающей в головокружительные водовороты. И часы казались мгновениями. А мгновения — вечностью. Пока не опустошались сердца. Кто изобрел любовь: Бог или дьявол? Если Бог, так почему она так близка к преступлению? Если дьявол, так отчего в ней так много солнца, света и тепла?

Однажды, в серые зимние сумерки, точно бредящие призрачными и вкрадчивыми привидениями, они встретились здесь, как всегда, жаждущие друг друга, счастливые, розовые от любви и мороза. Было холодно. Но раскалившаяся печь трещала так весело, и огромные, разложенные вдоль стен охапки бурого ельника, приготовленного на запас чуть ли не на неделю, благоухали так пряно и возбуждающе, что не хотелось уходить из этого милого уголка. Широкие розовые блики, как тени сказочных птиц скользившие по потолку, по стенам и коврам, до неузнаваемости охорашивали все окружающее и сменяли в такой волшебной игре выражения милого лица, что Башкирцев положительно точно охмелел. Да и Ставронская позабыла о благоразумии. Ведь в двух с половиной верстах от этой лесной сказки ее ждал муж, дети, весь ее дом. Вся ее обыденная, несказочная жизнь. Оба они, наконец, опомнились, наскоро оделись и вышли на крыльцо, чтоб, вздев на ноги лыжи, отправиться каждый к себе!

Но на крыльце оба они содрогнулись от неожиданности и испуга. В лесу ревела буря, жестокая зимняя буря, все застилающая собою, непроницаемой млечной пеленой, похожею на бельма слепца. Сквозь эти страшные бельма нельзя было разглядеть ничего сколько-нибудь определенного. Решительно ничего. Звезды, небо, лес, бугры и долины, все, что здесь еще так недавно замечал глаз, все — точно было смыто сейчас страшной волною. Одна белесая муть, непроницаемая, скользкая, противная и колеблющаяся, ревела вокруг на разные голоса, как взбесившееся море. Она то грозно и негодующе ревела, то победно трубила в медные трубы, то жалобно и угнетенно всхлипывала, то в отчаянии рыдала, изнемогая от мучений, то жаловалась, то проклинала, то нагло подхихикивала, как подлый бес.

И кругом была только одна эта муть, и казалось, что ей нет конца. Однако, Башкирцев и Ставронская, вздев лыжи, попробовали все-таки пробиться через этот вязкий слизень, провозгласивший себя победителем неба и земли. Ставронская чувствовала, что идти домой необходимо. Но после десятка шагов они вновь возвратились к крыльцу избы, убежденные в бесполезности их попытки. Совершенно ясно стало обоим, что в этом страшном бельме, истребившем вокруг все и вся, они тотчас же собьются с дороги и погибнут. Погибнут почти наверное. И они возвратились в избу.

Он, смеясь, сказал, вдруг развеселившись среди благовонного смолистого тепла:

— Ну что же, переночуем здесь! Это будет превесело и оригинально!

И подбросил в печь охапку хвороста.

А ее лицо стало бледно и сосредоточенно.

Еще неопределенные, но тяжкие опасения коснулись ее сердца, как острием бритвы.

— Нет, невозможно нам переночевать здесь, — сказала она через мгновение, — никак невозможно. Попробуем переждать часок, может быть буря утихнет?

Он, все еще любуясь ею, переспросил:

— Почему невозможно?

Она вздохнула:

— Так.

Но и через час, спустившись с крыльца и скользя на лыжах, она побоялась продолжать путь. Вокруг ревела все та же дикая пурга, застилая все окрестности. Волей-неволей они вернулись вновь в избу. Отогревшись, он беззаботно запел что-то радостное и ликующее. А ее лицо стало еще озабоченнее.

— Ты о чем? — опять справился он.

— Так, — уклончиво протянула она.

И ее беспокойство все возрастало и возрастало. Красивые губы складывались круче и тверже. Строже нахмуривались брови. Три-четыре раза, после напрасных пережиданий, она заставляла Башкирцева, совместно с нею, возобновлять попытки пробиться через чертово бельмо, чтобы вернуться по домам. И совершенно отчаявшись в этом, она все-таки вынуждена была вернуться в избу, обессиленная от пережитых ощущений, немощно опираясь на его руку. Устало опустившись на медвежью полость, она снова тяжко задумалась. Грядущие события ей уже давно стали совершенно ясны. И сдвигая обеспокоенно брови, она еще раз окидывала их мыслью.

Конечно, в этой избе замерзнуть невозможно. Печь слитком раскалена и хворосту сколько хочешь.

Здесь даже невозможно простудиться. Но вот что их ждет. Они уснут здесь оба, утомленные всем пережитым, и утром их найдет в этой избе ее муж. Непременно, непременно найдет. Он наверное и сейчас не спит и, собрав вокруг себя всю дворню, с фонарями и факелами, он воспользуется малейшею переменою погоды. Может быть, он двинулся уже из усадьбы?

Может быть, он близко? Нянюшка из окна детской видела направление ее бега, когда она скользила сюда на своих лыжах.

Муж накроет, накроет их здесь. И в загоревшемся скандале сгорит все дотла. Сгорит вся та ее обыденная несказочная жизнь. Дом, усадьба, драгоценности, дети, привычки, ее гардероб, связи, безделушки, положение и знакомство. Все! Ее бросило в ужас и отчаяние.