С чего начиналось - [5]

Враг жесток и неумолим…

…Нужно, чтобы советские люди поняли это и перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили всю свою работу на новый, военный лад, не знающий пощады врагу…»

Речь шла о необходимости все подчинить интересам фронта и задачам организации разгрома врага, о том, что следует укрепить тыл Красной Армии, обеспечить усиленную работу всех предприятий, производить больше винтовок, пулеметов, орудий, патронов, снарядов, самолетов. Он призывал к организации беспощадной борьбы со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов. В его выступлении содержались прямые директивы, как действовать при вынужденном отходе частей Красной Армии.

Партия призывала создавать в захваченных районах невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия.

Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Война за свободу нашего Отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы.

Эту речь мы слушали с пересохшими губами, она обжигала каждой фразой, каждым словом.

После выступления Сталина стало ясно, что все иллюзии, даже у самых наивных людей, должны рассеяться. Стало абсолютно очевидно, что мы вступили в новый, невероятно тяжелый период ожесточенной борьбы, которой должно быть подчинено буквально все. В этой борьбе должны участвовать все, Вести эту борьбу будет невероятно трудно. Ее успех будет зависеть от выдержки. Выдержим ли? Да, выдержим! Должны выдержать!

Как, в самом деле, мы были порой беспечны, благодушны и доверчивы, думал я.

Вспомнил такой случай.

В течение трех лет я отправлял свою дочь в пионерский лагерь, расположенный в семидесяти километрах от Москвы. Лагерь был небольшим, и для размещения ребят его устроители снимали на лето каменный домик. В том домике я обратил однажды внимание на камин из темно-зеленых дорогих изразцов с замысловатым рисунком, Такие изразцы у нас никогда не изготовлялись. Скорее всего их привезли из-за границы. Домик принадлежал… сапожнику-немцу.

Поблизости от домика был танкодром, где испытывались новые танки, бронированные автомобили, бронетранспортеры и другие типы военных машин.

По всей видимости, никто не интересовался ни домиком сапожника, ни тем, чем он живет. А между тем, несмотря на обилие всякой военной техники, собственно жителей здесь было крайне мало, и даже одного сапожника, пожалуй, трудно было обеспечить достаточным количеством работы.

За домиком находился сарай. Этот сарай был всегда наглухо заперт. Но как-то хозяин забыл его запереть, и ребята, играя в прятки, забежали в него. Всегда спокойный и сдержанный сапожник, увидев это, пришел в ярость и немедленно выгнал ребят из сарая. Это могло бы навести на размышления… Может быть, он хранил там что-то недозволенное? Почему он так разъярился? Но не знаю, задал ли кто-нибудь себе эти вопросы. Перед самым началом войны сапожник бросил свой домик и куда-то бесследно исчез.

…Теперь и в газетах, и в разговорах часто звучало слово «бдительность». И ходило в городе много самых невероятных слухов. Мне рассказывали, что с крыши здания Наркомата черной металлургии сняли человека, который электрофонарем подавал сигналы, а в подъезде одного из домов будто бы задержали человека, который, говоря по-русски с сильным акцентом, все расспрашивал, как подняться на крышу дома.

6 июля вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения».

В Указе было сказано: «Установить, что за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения, виновные караются по приговору военного трибунала тюремным заключением на срок от 2 до 5 лет, если это действие по своему характеру не влечет за собой по закону более тяжелого наказания».

Из Москвы началась эвакуация учреждений. Принято было решение эвакуировать и Комитет стандартов. Местом размещения комитета определен город Барнаул. Об этом я узнал в субботу, а во вторник мы уже должны были тронуться в путь.

Комитет стандартов практически был связан со всеми центральными учреждениями Москвы — наркоматами и ведомствами. Когда я пришел после отбоя тревоги в Комитет, мне сообщили, что из Наркомата машиностроения просили позвонить. Набрав номер телефона, записанный секретарем, я услышал знакомый голос одного из заместителей наркома:

— Через три часа уезжаем в Челябинск — хотелось бы повидаться перед отъездом. Может быть, подъедешь к месту нашей погрузки. Заодно посмотришь, как мы грузимся, — ведь вам также, видимо, скоро придется выезжать. Кстати, могли бы взять в Челябинск твою семью. В Челябинске ты работал, там тебя знают. Быстро собирай вещи и подъезжай к нашему эшелону.

Но у меня дочь со школой в Ягодном, ехать не могу. Однако все же отправляюсь к железнодорожным путям Казанского вокзала. На одном из них — длинный состав из вагонов-теплушек и только двух зеленых пассажирских вагонов третьего класса. Около вагонов копошились люди. Посмотрел я на погрузку, и сердце у меня защемило. Женщины с большим трудом поднимались в теплушки. Детишки ревели. Как же они намучаются, пока доберутся до места! Да еще неизвестно, как там, в Челябинске, устроятся.