С чего начиналось - [46]

Звоню Николаю.

— Приду. Обязательно приду. А можно с женой? Кстати, я тебя с ней и познакомил бы.

Ну, наконец-то хоть один из прежних могикан завербован.

Кого же еще пригласить? Поговорить с Завенягиным? Он тоже однажды был на подобном чтении. Правда, Завенягин теперь тоже крупное начальство, заместитель наркома внутренних дел. Может быть, все же поговорить с ним?

— Нет, что ты. Это совершенно невозможно. Поблагодари Фадеева за приглашение, но, к сожалению, не смогу.

На этом с Завенягиным разговор и закончился.

А что, если пригласить Николая Шаронова? Он тоже бывший студент Московской горной академии. В последние годы перед самой войной Шаронов был послом в Польше, Албании и Венгрии, теперь председатель МОПРа — Международной организации помощи борцам революции.

Фадеев хорошо знал Шаронова. В трудный 1922 год они вместе работали по организации помощи студентам.

Шаронов, когда я позвонил ему, заявил, что непременно придет.

И больше никого из большой веселой студенческой компании я найти уже не смог. Стало грустно.

Позвонил Фадееву и сказал ему, что будут Блохин и Шаронов.

— Маловато, конечно, но что же делать! Не возражаешь, если я еще приглашу своего приятеля Володю Луговского? Ты его должен знать — он поэт, — сказал мне Фадеев.

Состав аудитории определился. Решили собраться у меня на квартире на Можайском шоссе в одну из суббот.

Фадеев позвонил мне во вторую субботу апреля.

— Я к тебе доберусь, а вот, может быть, ты за Луговским заедешь. Ему трудно будет до тебя добраться. Он придет с женой, хорошо? И, как условились, в шесть часов вечера у тебя.

Мне показалось, что Фадеев несколько взволнован.

К шести часам должен был приехать и Николай Блохин с женой.

Я отправился за В. А. Луговским, на его квартиру в Лаврушинском переулке. Дверь открыла жена. Она сказала, что Володя делает доклад в редакции «Комсомольской правды».

— Может быть, мы туда за ним заедем? Если вам это не трудно. Он должен уже заканчивать и, как только увидит нас, немедленно закруглится.

Поехали в «Комсомольскую правду». Жена поэта знала, в каком помещении выступает ее муж. И действительно, когда я открыл показанную ею дверь и Луговской увидел меня, он кивнул головой и через минуту был уже с нами.

И вот все в сборе, и Фадеев начал читать первые главы «Молодой гвардии».

Я не знаю ни одного автора, который бы так великолепно читал свои произведения.

В комнате было тихо. Все были взволнованы картинами, которые вставали перед нами. Особенно тронула сцена, где Фадеев рассказывал о шахтерах, которые, чтобы не позволить фашистам овладеть угольной шахтой, взорвали ее. Взорвали то, что сами, собственными руками создавали. Когда Фадеев стал читать разговор Шевцова со старым шахтером, голос у него дрогнул. Он остановился и после небольшой паузы, видимо, преодолев волнение, продолжал страшным низким голосом:

— «Ну, Григорий Ильич, пришло время нам расставаться… Прощай.

— Как это мы ее, Кондратович? А?.. Красавицу нашу… Всей, можно сказать, страны кормилицу… Ах!.. — вдруг необыкновенно тихо выдохнул он из самой глубины души, и слезы, сверкающие и острые, как кристаллы, выпали на его измазанное углем лицо.

Старик хрипло всхлипнул, низко наклонил голову».

Фадеев был глубоко взволнован. Он положил листы рукописи на колени и стал смотреть куда-то вверх. На лице жены Николая я увидел слезинку, которая маленькой капелькой пробежала по щеке, оставляя влажный след. Николай стал беспокойно передвигаться на стуле, а Луговской, казалось, окаменев, не сводил глаз с Фадеева.

…Тишину прервал голос Фадеева.

— Я встречался со стариками шахтерами. Один из них особенно запомнился. Высокий, сухой старик с могучими, жилистыми, натруженными руками. Казалось, он весь был пропитан угольной пылью, и, когда во время нашей беседы он закашлялся, мокрота его была черной. Невольно почудилось, что легкие у этого старика превратились в какие-то угольные пласты, которые он разрабатывал в течение всей своей жизни.

И Фадеев закашлялся глубоким грудным кашлем, словно желая показать, как кашлял старик шахтер.

И снова он начал читать. Более двух часов. Читал и рассказывал о виденном и слышанном в Краснодоне. Потом стали вспоминать первые годы революции, годы студенческой жизни.

Владимир Луговской с большой выразительностью прочитал одно из ранних своих стихотворений о плюшевом медвежонке.

Фадеев был в приподнятом настроении. Вспомнил, как в годы гражданской войны, зимой, ему пришлось пробираться от одного села до другого на санях во время снежной пурги.

— Сбились безнадежно с дороги и вдруг видим — огонек. Одинокая усадьба, хутор, что ли. Полуокоченевшие, стали стучать в ворота. На неистовый собачий лай из дома вышел с фонарем старик, батрак, видно. Открыл ворота, и мы въехали. Я, вылезая из саней, спросил: «Есть кто-нибудь из хозяев?» — «Хоть и есть, да толку-то в нем мало, — грустно ответил старик. — Вторую неделю пьет мой хозяин, и что есть он, что нет его — все едино. Да вы проходите, отогрейтесь. Заночуйте у нас, и мне, старику, все-таки будет приятно поглядеть на человеческие лица. В нем-то я и не знаю, что осталось: всего себя вином растравил».