С бомбой в постели - [49]

Если бы Геннадий Коршунов предполагал, какую Ермолову потерял театр в лице Галины! Уже после его первых слов сливообразные глаза девицы начали медленно наполняться слезами, и к концу монолога водопад по нарастающей уже полился через скалы.

— Не знаю я никакого турецкого дипломата! — рыдала она, холодно оценивая между тем своего собеседника, которого нашла, как ни странно, слишком интеллигентным. — Не водила я никого!

Женские слезы действовали на Коршунова самым разрушительным образом, он их органически не выносил и терялся, как малое дитя.

— Что ты валяешь дурака? — неадекватно грубо заорал он, как гестаповец в советских фильмах, допрашивающий партизан. — Будто мы не знаем, чем ты занимаешься! Елки-моталки. он запнулся, распираемый гневом.

— Я портниха. я шью. за что вы меня? — тут шум водопада перерос в жалобное бурление.

— Да заткнись ты, елки-моталки! Хочешь, чтобы дали тебе под задницу из Москвы? За сто первый? На лесоповал под Мурманск хочешь? — продолжал он, вдруг почувствовав, что под ним сейчас провалится пол.

— Я не знаю, кто турок, а кто — нет. я портниха.

— Я вот тебе покажу портниху!

В ответ раздались такие стенания, что у Коршунова внезапно заломило виски и замолотил пульс. Ничего не оставалось, как хлопнуть дверью, пообещав вернуться через несколько дней вместе с «воронком».

Григорий Петрович читал справку о работе с турецким послом, полируя пилочкой ногти, — такая вот слабость, повторял часто пушкинские «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».

Коршунов почтительно наблюдал из кресла, как порхала маленькая пилочка.

— Все это довольно пошловато. — молвил Беседин, дойдя до раздела об интимной жизни посла. — Чисто механический секс! Вся ваша бабская агентура не способна вызвать любовь, это — бесполые манекены, хорошо раскрашенные, но манекены, намазанные разными там «Коти»! Они не могут достойно распалить даже турка! Так, чтобы он вдруг понял, что женщина может быть дороже родины, дороже богатства, дороже всего на свете!

Мысль поразительная.

— Извините, Григорий Петрович, но тут какой-то романтизм. я лично никогда этого не встречал. — Коршунов уже и не знал, в какую сторону рулить.

— Не пора ли вам на пенсию, полковник? Что вы зациклились на своих компроматах? Забудьте об этой грязи, думайте о возвышенном. Нам нужна любовь как у Ромео и Джульетты, пусть не такая пылкая, но любовь. В глазах посла мы должны выглядеть как его спасители, а не как губители, сующие в нос гнусные фото.

— Извините, Григорий Петрович, я, видно, до таких планов не дорос.

Коршунов даже обиделся и имел вид удивленного волка, внезапно попавшего в капкан.

Беседин наслаждался произведенным эффектом и развил план: во-первых, требовалось изолировать от посла и Оксану, и Галину, и прочих дам, напугать их так, чтобы не только встречаться, но и говорить по телефону они боялись. Во-вторых, надо тонко стимулировать контакт турка с прославленной Марией Бенкендорф-Лобановой, именно ее после встречи у художников несколько раз добивался посол, однако актриса, не имея санкции, отказывала ему, ссылаясь на занятость.

Итак, отрезать от дамского пола и подбросить звезду Большого — легко сказать!

И это задача номер один. Гигантская работа.

Указания последуют.

И повалились на бедного турка беды, одна к одной: Оксана, к его великому удивлению, отвергала рандеву, сославшись на затяжную болезнь, Галя же вообще исчезла с горизонта: из квартиры хмуро отвечали, что она переехала в другое место, с другими дамами тоже что-то стряслось. Шахназ задерживалась в Турции, мадам Ивановская находилась при муже (однажды они встретились на приеме, Кемаль поцеловал ей руку, а она вспыхнула, как девочка, и заморгала глазами, — вот-вот заплачет), короче, посол испытывал серьезнейший половой кризис, и это бедствие продолжалось целых три недели, к концу третьей он даже похудел.

С четкостью, принятой только в КГБ, именно к концу третьей недели в телефонной трубке на квартире у посла прозвучал уверенный, но нежный голос:

— Господин Кемаль? Это Мария Бенкендорф-Лобанова. Вы меня помните?

О да, он сразу вспомнил ее! как же он мог не вспомнить ее? он просто не мог не вспомнить ее! Еще тогда, в первый раз, в шуме вечеринки у Дмитрия, очарованный, нет, потрясенный ее красотой! А потом несколько раз он видел ее по телевидению и пару раз в Большом в свете рамп, с букетами цветов в руках и у ног. Знавшую себе цену, гибкую, словно змея, с острым взглядом карих глаз. Как же он мог забыть ее, приму с мировым именем?

— В пятницу у меня премьера, я хотела пригласить вас с женой.

— Как любезно с вашей стороны! Жена, к сожалению, в Турции. Но я обязательно приду. Огромное спасибо.

Все-таки жизнь прекрасна! Боже, какой неожиданный звонок!

С трудом дождался пятницы, собственноручно купил огромный букет белых роз и приказал шоферу принести их в Большой после спектакля.

«Лебединое озеро», немеркнущая жемчужина русского балета, Мария танцевала вдохновенно, и зал то замирал, то завывал от восторга.

За кулисы его сначала не пустили, старушка с программками в руках долго его допрашивала и дала зеленый свет, лишь узнав, что он иностранец — к последним относились уважительно, каждый советский человек чувствовал себя великим дипломатом.