С Антарктидой — только на Вы - [51]

Вымпел — это небольшая алюминиевая трубка, закрытая пробками, в которую вкладывается карта. Чтобы вымпел не потерялся при сбросе, к нему тонкой бечевкой длиной метров пять привязывается деревянный поплавок красного цвета. Вымпел должен попасть на корабль, а если он все же падал в море рядом с бортом, что бывало крайне редко, то моряки подцепляли его багром или «кошкой». Вершиной мастерства экипажа самолета считалось «положить» вымпел на капитанский мостик. Это напряженный момент и впечатляющее зрелище. Я неоднократно наблюдал с палубы морского судна за работой моих товарищей. Самолет выводится на прямую, снижается до высоты борта, ниже мачт, уменьшается скорость полета... И вот металлическая птица несется прямо на судно. В какой-то неуловимый момент мощность двигателей увеличивается, самолет устремляется вверх и в это мгновение дается команда: «Сброс вымпела!» Самолет проносится над самыми мачтами судна.

Нужна мгновенная синхронная работа пилотов, бортмеханика и человека, сбрасывающего вымпел. Все действия оттачиваются до автоматизма, отрабатывается глазомер, точность движений, мгновенное исполнение команды командира экипажа. Хорошо, если выпадает тихая, ясная погода. А когда дует сильный ветер, висит низкая облачность, ограничивающая видимость?!

Такой стиль использовался в Полярной авиации и при сбросе грузов и почты на полярные станции. В конце 60-х и в 70-е годы, когда сняли с дежурства по большому и малому кольцу в западном секторе Арктики самолеты Ли-2 и Ан-2, эту работу возложили на ледовых разведчиков. Мне много раз приходилось выполнять различные сбросы, и все-таки два из них я считаю выполненными неудачно.

Первый — на остров Преображения. Его северный мыс, как нос большого корабля, высокой скалой резко выдается в море, летом он постоянно буквально забит морскими птицами. У подножия волна, ударяя в этот утес, кипит и взлетает искрящимися струями. К югу от мыса небольшой остров полого спускается, переходя в тундру. Постоянный сильный ветер с севера не позволял зайти со стороны этого мыса и снизиться до малой высоты. Сбросили почту метров со ста. Бумажные почтовые мешки не выдержали удара, лопнули, и почту разбросало ветром. Полярникам пришлось собирать ее по всему острову.

Второй неудачный сброс выдался при заходе на остров Уединения. Небольшой островок с маленькой полярной станцией прорезала узкая лощина. Смеркалось, погода была серенькой, поэтому для ориентира на склоне лощинки полярники разожгли костер. Мы прицелились — почта пошла за борт и угодила прямо в огонь. Хорошо, что полярники успели ее выхватить из костра и корреспонденция осталась цела. А ведь письма с Большой земли для полярников дороже хлеба, они — как второе дыхание, залог здорового микроклимата в коллективе.

... Возвращались в Москву на этой же машине вдоль побережья Тихого и Северного Ледовитого океанов. Прошли Охотск, Магадан, Берингов пролив, всю Арктику от восточного до западного сектора. Баранов оказался прав — эта работа навсегда захватила меня, я душой прирос к Арктике и ледовой разведке. Когда приземлились в Москве, выключили двигатели, командир снял наушники и повернулся ко мне:

— Ну, не жалеешь, что пошел со мной?

Я помолчал. Перед глазами все еще стояли места, где успел побывать за какие-то сто восемь дней. Иному человеку за всю жизнь не удается увидеть и малой доли того, что довелось мне в одной командировке. Улетал я в Арктику не новичком, но и не столь уж умудренным летчиком. А вернулся?

— Нет, не жалею, — сказал я.

— Может, уйдешь на транспортную работу?

— Теперь не смогу, даже если станут заставлять.

— Мне кажется, в Арктике бродит неизвестная науке бацилла, — улыбнулся Баранов. — Тот, кто ее подцепил, заболевает высокими широтами навсегда.

— Лекарство от нее есть?

— Нет, — Баранов рассмеялся, — эту болезнь лечат хирургическим вмешательством. Жди, когда спишут с летной работы. Но тебе это еще долго не грозит. А теперь — поехали домой...

Мы вывалились из Ил-14 в своем неуклюжем зимнем одеянии, — когда взлетали с Диксона, там начиналась пурга. В Москве же бушевал апрель, зеленым пушком покрывались березы и уже по-летнему сияло теплое солнце. Улетали же в январе 1967-го.

* * *

После двухнедельного отпуска снова стали собираться в Арктику, теперь — на стратегическую ледовую разведку. Баранов считался одним из лучших, «штучных» летчиков, в совершенстве владевших этим видом работ. В принципе, любой экипаж 254-го летного отряда мог выполнять и стратегическую, и тактическую ледовую разведку, разведку рек и проводку судов, но когда были варианты, предпочтение отдавалось конкретному экипажу для выполнения конкретной работы. Баранова предпочитали посылать на «стратегию».

Ее цель — составление ледовых прогнозов, по которым строились планы морской навигации того или иного года. Вели разведку по определенным маршрутам с западного сектора Арктики, с Земли Франца-Иосифа, со Шпицбергена и — до Берингова пролива. Гидрологи наносили на карты состояние ледовых полей, для чего мы делали галсы длиной 500, 700, 800 километров. Полеты длительные — по 10-12 часов, но мне они нравились. Возможно, потому, что рядом был Баранов, а не какой-нибудь другой командир.