С Антарктидой — только на Вы - [49]

Отдохнули, приняли машину, получили задание и — на взлет. Это была моя первая ледовая разведка, которая, как и первая любовь, остается в памяти навсегда.

Ледовая разведка

Когда подошли к Татарскому проливу — нам нужно было сделать так называемые «разрезы» между Приморьем и Сахалином, — над водой, надо льдом стоял туман. Очень мощный, плотный, казалось, винты двигателей с трудом наматывают его на себя. Баранов прижал машину пониже ко льдам и воде, метров на 25, чтобы гидрологи могли хоть что-то рассмотреть внизу. «Идем наощупь! — подумал я. — Сейчас в волну врежемся». Волны выпрыгивали из тумана одна за другой, и каждый их прыжок был похож на прыжок какого-то черного зверя с белой гривой, ведущего охоту за нашим Ил-14. Хотелось тут же «подорвать» машину вверх, уйти к солнцу, но Баранов мгновенно пресекал любую мою попытку взять штурвал на себя:

— Держи пониже...

Сам же он постоянно прикладывался к тубусу локатора, чтобы по его засветкам «привязываться» к берегам и нечаянно не врезаться в какую-нибудь скалу. От постоянного напряжения в течение нескольких часов начали ныть руки, ноги, все тело. Пальцы, изо всех сил сжимавшие штурвал, одеревенели, и когда я почувствовал, что они с трудом выполняют команды, которые дает мозг, вдруг услышал:

— Попей кофейку, Жень. Бортмеханик тебя уважит...

Мы выскочили на обширный участок моря, берега оказались вдали от нас, и Баранов взял управление на себя. Иванов принес кофе, но прошло несколько минут, прежде чем я смог взять чашку, не опасаясь, что она выскользнет из онемевших рук.

— И что, — спросил я Баранова, — так каждый раз?

— Нет, — он засмеялся — бывает и хуже.

Когда мы сели на Сахалине, в гостинице Баранов вдруг спросил:

— Не жалеешь, что со мной пошел?

— Нет, не жалею.

— Завтра все будет по-другому. Ты еще спасибо мне скажешь, что я тебя сюда вытащил.

Он оказался прав. Погода улучшилась, и Дальний Восток предстал перед нами во всей своей красе. Несколько месяцев мы работали над проливами, морями, островами, вулканами... Баранов учил меня не только летать в любых погодных условиях, при которых полеты разрешены, он дал мне то, что называют «школой жизни». Его советы, подсказки, помощь в каких-то незнакомых мне ситуациях не определены никакими руководящими или регламентирующими документами, действующими в гражданской авиации, но сколько раз я вспоминал его добрым словом. Они, случалось, не только помогали выбраться из тяжелых ситуаций, но, возможно, спасали и мне, и моему экипажу жизнь. А ведь они очень простые, эти уроки...

... Летим у Курильских островов. Подходим к вулкану Тятя. Величественный, какой-то парящий над миром конус, увенчанный белой короной снежников, над которым чуть заметно курится дым.

— Пойдешь по спирали вокруг Тяти к вершине. На дым не обращай внимания, — Баранов говорил о вулкане, как о хорошо знакомом товарище, — а вот к той тоненькой полосочке — видишь, она потемнее, чем синева неба вокруг, — не лезь. Там нас может шибануть очень чувствительно.

Набираю высоту, вычерчиваю невидимую гигантскую спираль, которая все сужается к вершине. К ней удобно «привязываться» гидрологам, которые с высоты могут хорошо рассмотреть ледовую обстановку в проливах. Баранов из пилотской кабины решил сфотографировать Тятю. Я просто упустил из виду указания командира и не заметил, как мы все же зацепили синенькую полосочку неба, что дорожкой тянулась от вершины в океан. И в ту же секунду наш Ил-14 швырнуло вниз с такой силой, будто кто-то чудовищным ударом решил расплющить нас и отправить в мир иной. Все, что было не привязано, оказалось под потолком кабины, командир — там же... Из неуправляемого падения удалось вырвать самолет только на высоте 250 — 300 метров, а «сыпались» мы с 2800... Ругал ли меня Баранов?

— Почтительнее надо быть с вулканами, Евгений, — сказал он после того, как свое мнение о моем наборе высоты высказали бортмеханик, штурман и радист. — Эти «печки» не любят, когда лезешь на рожон. А то, о чем я тебе предупреждал, — горная волна, для нее разломать Ил-14 так же просто, как коробку спичек...

Дальше шел рассказ о теплых массах воздуха над океаном, о резком выхолаживании воздушного потока, обтекающего конус вулкана, о том, что синяя полосочка — это знак опасности, которым гора предупреждает, куда не стоит лезть.

В рассказе Баранова не было ничего похожего на поучение, преподавание каких-то азов физики атмосферы. Просто он советовал, как нам говорить с ней на ее языке, не пренебрегая малейшими намеками на опасность, которые она подает. В этих советах звучало уважительное отношение к вулкану. Но я улавливал его, когда шла речь о тайфунах и штормах, о льдах, о грозах, туманах, звездах, магнитном склонении компаса, статическом электричестве, полярных сияниях, шаровой молнии — обо всем, что он определял словом Природа.

— Природа — это среда, в которой мы летаем, а значит, вторгаемся в нее, нарушая равновесие. От того, насколько уважительно мы к ней отнесемся, зависит, станут ли эти силы дружественны нам или враждебны...

Иногда его советы противоречили, казалось бы, очевидному. Сахалин. Подходим к мысу Анива. Вода внизу кипит — срывной ветер с берега бьет нам в лоб, раскачивая машину. Кажется волны вот-вот захлестнут остекление кабины, и руки помимо воли тянут штурвал на себя.