Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - [132]

— Слушаюсь!

Слушаюсь-то слушаюсь, но что я должен делать?! Столь невероятных приказов я еще не получал. Стрелять я, конечно, не стану, как и бить палкой. Но я презираю мародеров! Вот и случай наказать мерзавцев!

Пройдя несколько кварталов, наткнулись на бойцов, грабивших склад. Четверо стояли передо мной с тюками за спинами. Я выстроил напротив свою пятерку и приказал:

— Немедленно бросить барахло на землю! Вернуться на склад за винтовками и вперед — на передний край!

И в этот момент произошла сцена, достойная пера Гоголя или Чехова. Из-за поворота улицы медленно выползла черная «эмка», набитая «товаром». На крыше, крепко привязанные, спокойненько устроились аккордеоны и рулоны картин, сзади — три или четыре велосипеда, пристроенные к запасному колесу.

Я приказал остановиться, подумал: «Вот сейчас вы у меня попляшете, душу вытрясу из барахольщиков! Кем бы ни были! Кто может находиться в „эмке“, конечно же чин!» Машина остановилась. Из нее выполз незнакомый генерал и принялся меня распекать, не стесняясь в выражениях, не обращая внимания на солдат, которые откровенно, не скрываясь, хохотали. Я растерялся, потом разозлился, подумал: «А ну их всех к черту!»

После случившегося было глупо и смешно ругать бойцов, отпустил их, забрал своих автоматчиков, и двинулись дальше. Больше происшествий не было.

Добравшись до переднего края, рассказал комполка о приказе комдива и неприятной истории возле склада. Он рассмеялся и успокоил меня:

— Это мои ребята! Ладно, что их не тронул.

Конечно, рядовые промышляли по-мелкому. Не то что генералитет. Эти мародерствовали масштабно, отправляли трофеи вагонами, а то и самолетами. Естественно, барахло им доставали денщики. Я знал одного комдива, который во время передислокации из Германии ухитрился отхватить для себя одного целый вагон и загрузил в него пять спальных и шесть столовых гарнитуров, а когда его спросили, для каких целей он везет столько мебели, он спокойно ответил: «Для офицерского клуба».

У походного костра

Я любил в годы войны походные костры, вокруг которых обычно, если выпадала возможность, собирались солдаты — обогреться, переобуться, просушить промокшую обувь, погреть косточки, измученные и уставшие, попить горячего чайку, а главное, поговорить за жизнь, обсудить последний бой, помянуть товарищей, с шуткой пройтись по командирам, поделиться весточками от родных.

Тот костер, о котором я хочу рассказать, разложенный во дворе фольварка, показался мне необычным по многим обстоятельствам. В огонь летели этажерки, картины, семейные альбомы, рояльные клавиши, деревянные безделушки, разбитые стулья, книги. Все это пышно и ярко горело, освещая сидевших у костра. Я остановился поодаль. У костра сидели пятеро рядовых: Кондрат, Пасько, Павел, Иван и Нил — так они представились, когда позже я присоединился к ним.

Солдаты наливали из закопченного чайника чай, закусывая хлебом, намазанным вареньем, и, хохоча, делились крепкими мужскими впечатлениями о фрау. Каждый рассказывал, будто рапортовал, о достигнутых победах на женском фронте. Кондрат имел дело с шестью. Пасько «употребил» четырех. Павлу досталась «старая стерва», а другая — уж «больно молода». Иван пожаловался на невезение: «одно вонючее старье-бабье». Нил, как он заявил, «осчастливил целый десяток». Сравнивая немок и полек, все пришли к общему выводу: польки в бабьем деле ловчее, веселее и горячее.

— Немки — уж больно холодные, суки. Лежат, и никакого под тобой шевеления, одни охи да вздохи — молчат, словно лишил их бог речи. Доброго слова от них не дождешься. Стараешься, как в бой идешь. Мы же кое-что ферштейн. Накормишь, дашь выпить, — она одно словечко: «Гут». Завалишь ее апосля, опять «гут».

— Думаю, — сказал Кондрат, — наши бабы и слов полюбовных знают побольше, и в постельном деле понимают толк лучше и немок, и полек.

— Про немок я согласен, Кондрат, — вступил в разговор Нил, — а вот о польках… Такого цирка не видал в жизни — что ни баба, то акробатка или наездница!

— Повезло тебе, — тяжело вздохнул Иван. — Я всю Польшу протопал, а так и остался девственником.

Все захохотали. В этот момент к костру подошел я и, поздоровавшись, попросил принять в компанию. Солдаты охотно подвинулись, а когда я поделился известием о присвоении мне звания капитана, тут уж столько доброго было сказано. Кто-то со вздохом произнес:

— Чем богаты, тем и рады, угостим капитана.

— Ты чего, — обиделся Иван. — «Ври Емеля, да знай меру». Это прежде о добыче шушукались, а с границы дозволено. Шумим, братцы, стали богатеями! Не побрезгуйте шнапсом и курятинкой.

Налили немного, всем поровну: завтра идти дальше. Только если обстановка позволяла, дрозда зашибали. Закусили прилично, попили чайку, угостились хлебом с вареньем.

— Вот скажи, капитан, — сказал Павел, — зачем немец вонючий полез на Россию войной, ежели у него свинья лучше живет, чем наш мужик? Злость берет, как глядишь на их богатейшую жизнь!

— Народ не виноват, — возразил я, — это Гитлер обхитрил и одурачил народ, заставил воевать и убивать.

— Э-э нет, товарищ капитан, видели: немцы охотно воевали, — вступил в разговор Кондрат. — Задело и без дела грабили, насиловали, всю Россию покрыли виселицами.