Ржавый капкан на зеленом поле - [20]

Вышел офицер, дама в трауре. Проводник выносит ее вещи, окликает носильщика:

— Эй, кто там!

Все! Время!

Я быстро прошел через тормозную площадку в соседний вагон. Никого! Торопливо рванул дверь в первое купе.

Вот он, мой чемодан. В самом углу. Кожаный, с медными замками. Но старенький, видавший уже виды, даже перевязан толстенной веревкой для верности. Не раз, видно, путешествовал туда и обратно.

— Положь!

В проеме двери вырос проводник. Как он успел?!

— Видите ли… — Я полез в карман за деньгами: теперь только в них мое спасение! — Мой рижский приятель…

— Положь, говорю! Не видишь, что деется!

Он указывал пальцем в окно.

У выхода в город столпотворение. Полицейские, шпики. Дядьки-латгальцы стоят, сбившись в кучу. Бабы мечутся растерянно со своими корзинками. Кто-то ругается, кто-то плачет. У кого-то просматривают документы, кого-то обыскивают, заставляя выворачивать карманы.

Облава!

И командует всем Штейнерт. Только приехал с воскресной охоты и сразу включился в дело! С охоты на охоту.

— Что делать будем, а, парень? И ждать-то никак нельзя: сейчас состав отведут в тупик. Как потом потащишь в открытую, через все пути?

А на вокзале по-прежнему шум, гам. Но, замечаю я, только на одном конце перрона. На другом — никого. Там находится второй выход в город. Для господ. Для тех, кто следует в вагонах второго и первого класса. Офицер и дама уже прошли, предъявив свои билеты кондуктору для контроля, и он стоит теперь без дела, сложив за спиной руки и поглядывая в сторону бурлящей толпы.

— Билет лишний у вас найдется? — спрашиваю про водника.

Надо ведь так ошибиться! Я его боялся, даже психологический портрет соответствующий нарисовал, а он оказался своим.

— Билет? — Он смотрит то на меня, то сквозь окно на кондуктора, дежурящего у выхода. — А что? Здорово! Молодец — придумал!.. Скорей, скорей!

Открыв другую дверь вагона, ту, которая была поближе к кондуктору, он выпустил меня, сошел сам. Не дал притронуться к чемодану:

— Что вы, господин, что вы!

И потащил его вслед за мной, как за важной персоной.

На кондуктора у выхода это произвело впечатление. Даже не спросив билета, он распахнул передо мной дверь.

— Извозчика изволите нанять?

Проводник не спрашивал, он подсказывал мне, что делать. На привокзальной площади шла та же кутерьма. Облава на сей раз производилась с невиданным размахом.

Почему вдруг?

Ответ на этот вопрос я получил, когда пролетка с поднятым верхом — здесь тоже шел дождь, как и в Риге, — проехала по главной улице города. Дворники под надзором полицейских остервенело соскребали со стен лозунги, нанесенные красной краской с помощью самодельных трафаретов. Дело, видно, подавалось туго. Можно было легко прочитать лозунги:

«Да здравствует Первое мая!»

«Долой фашистскую диктатуру Ульманиса!»

Превосходно!.. Я ликовал. Подпольщики провели первомайскую акцию раньше обычного и оставили охранку с носом. Вот она и бушует, нанося удары вслепую.

Везти чемодан прямо к месту назначения в такой ситуации рискованно. Я придумал другое. Остановил извозчика возле дома, на одном из окон которого увидел прямоугольный белый листок. Он означал, что здесь сдается комната.

Встретила меня совершенно высохшая древняя старуха, похожая на ожившую мумию. Голова у нее тряслась, руки дрожали, и вообще было непонятно, каким образом она еще держится на земле. Тем не менее мумия проявила вполне деловую хватку, содрав с меня пять латов в качестве задатка за клетушку, которую я вовсе не собирался снимать. Она словно почуяла, что мне нужно лишь на несколько часов оставить здесь свой чемодан, и извлекала из этого свою выгоду.

Теперь, освободившись от опасной ноши, я обрел на время свободу действий.

Прежде всего нужно было понюхать воздух возле домика сапожника Казимира Ковальского. Именно здесь помещалась явочная квартира, куда поступала нелегальная литература, прежде чем начать свой сложный извилистый путь в подпольные ячейки города.

Пехотная улица, больше похожая на деревенскую, как обычно, пустовала. Здесь жила городская беднота, главным образом — сапожники, работавшие на дому для больших фирм, некоторые, в том числе Ковальский, подрабатывали еще и на починке обуви. Только клиентов у них было немного. Обитатели соседних улиц, экономя сантимы, чинили свои башмаки сами, а более состоятельным горожанам сюда было слишком далеко.

Казимир Ковальский еще зимой отправил свое многочисленное семейство подкормиться на хутор к родственникам, а сам занялся домиком, отделав его как картинку. Мастером он был великим, работал с любовью, и неказистое, сколоченное из чего попало жилище преображалось с каждым днем. Резные ставенки, наличники, даже петушок на крыше… А когда он взялся за забор, старательно отделывая каждый колышек, и к его домику стала сбегаться падкая на зрелища ребятня со всей округи, неожиданно забеспокоился Пеликан.

— Так не годится! У тебя явочная квартира, а не выставка.

— Так что, по-твоему, я должен теперь жить как в конюшне?

— Во всяком случае ты не должен привлекать к своему дому внимания.

Разговор происходил при мне, на той неделе, когда мы договаривались о предстоящей поездке в Ригу. Но, видно, трудовой пыл Ковальского не охладился. За эти дни он приладил к своему новенькому ярко-зеленому, с гранеными пиками верхушек частоколу такую же ярко-зеленую калитку с замысловатой щеколдой.