— Что же выйдетъ изъ этой дѣвочки, спрашиваю я васъ? Безъ всякаго женскаго вліянія, съ такимъ ужаснымъ отцомъ…
— Да, конечно. Но… — робко заговорила баронесса Корнфельдъ: она какъ будто боялась противорѣчить Боловцевой.
— Ахъ, ma chère, не говорите!… Я вижу дѣвочку. Это не дѣвочка порядочной семьи, а гимназистъ какой-то… Кто же въ этомъ виноватъ? — Конечно, мать!
— Скоро рѣшили!.. какъ бы про себя проговорила Анна, не выпуская папиросы изо рта. У нея эти слова вылетѣли какъ будто нечаянно.
— Что ты сказала, Annette? — спросила ее мать, притворяясь, что не разслышала замѣчанія дочери.
— Cinq cents, — объявила второй безикъ больная и положила карты на столѣ. — Вы же сами разсказывали, — продолжала она, обращаясь къ матери, — всю исторію этой бѣдной m-me Lotoff. Могла ли она жить съ мужемъ?
— Она очень любила его… Да онъ и не желалъ развода, — сдержанно, но съ замѣтнымъ раздраженіемъ, проговорила Боловцева.
— Да… Но неужели трудно понять, что чѣмъ больше она любила его, тѣмъ тяжелѣе для нея было его третированіе, его какая-то ненависть къ ней?… А когда онъ ввелъ въ домъ ту женщину, развѣ m-me Lotoff могла оставаться жить съ нимъ? — нервно перебила Боловцеву дочь. — Это было выше ея силъ… Она должна была уѣхать и мужъ самъ желалъ этого, только былъ противъ развода, потому что дочь отдали бы матери…
— О, онъ страстно любитъ дочь, — вставила съ сентиментальнымъ видомъ m-me Корнфельдъ.
На лицѣ Боловцевой нельзя было ничего прочитать. Большой ротъ съ тонкими губами былъ сжатъ въ жесткой полуулыбкѣ.
— Любитъ эгоистично, мелко, какъ все, что онъ дѣлаетъ, — продолжала Анна нервнымъ голосомъ. — Онъ и не отпускалъ жену отъ себя, заставлялъ ее все выносить, чтобъ имѣть при себѣ дочь, — до страданій жены ему дѣла не было… А виновата же во всемъ осталась она…
— Тебѣ бы надо воды съ флёрдоранжевыми каплями немного. Ты очень волнуешься Annette, — отдѣляя каждое слово, все съ полуулыбкой, сказала Александра Аркадьевна. — Всякіе пустяки способны взволновать тебя.
— Хороши пустяки! — вся дрожа отъ волненія, выговорила Анна. — Впрочемъ, извините, maman, я забыла мое обѣщаніе…
Она оборвала свою рѣчь и взялась опять за карты. Видно было, что внутри ея все клокотало: грудь высоко поднималась, ноздри раздувались, въ темно-сѣрыхъ глазахъ блеснулъ недобрый огонекъ.
— Annette все еще не можетъ оправиться отъ болѣзни, — какъ бы извиняясь, обратилась къ Вѣрѣ m-me Боловцева. — Будь она здорова, она бы не взволновалась такъ изъ-за женщины, которую видѣла разъ въ жизни.
Анна хотѣла что-то сказать, но сейчасъ же крѣпко закусила нижнюю губу и сдвинула брови. Должно-быть послѣднее движеніе было ея обычное: несмотря на восемнадцать лѣтъ, у ней уже успѣла образоваться между бровей глубокая складка.
Настала неловкая минута молчанія. Анна совсѣмъ повернулась къ француженкѣ, давъ понять, что не хочетъ участвовать въ разговорѣ. Вѣра не знала, что отвѣчать Боловцевой.
— Графъ Виллье! — доложилъ очень кстати лакей.
Вслѣдъ за нимъ въ комнату вошелъ баринъ небольшаго роста съ сѣдой головой и темными усами. Борода была гладко выбрита.
— Можно видѣть милую больную? — весело спросилъ онъ, мягко ступая по ковру и прямо направляясь къ старухѣ Боловцевой.
— Вы совсѣмъ пропали, графъ! Васъ не видно и не слышно, — заговорила Александра Аркадьевна, вся преобразившись: она какъ-то прищурила глаза, начала картавить и пропускать слова сквозь зубы. Послѣ Вѣру уже это не удивляло: она знала, что если войдетъ мущина, даже старше Виллье, Боловцева сейчасъ же вся подтянется, сдѣлается игривѣе и ни на минуту не забудетъ дѣлать любезное лицо.
— Но какой на васъ сегодня туалетъ, — о, какой туалетъ! — восторгался французъ, съ видомъ знатока, платьемъ Боловцевой.
— Не дуренъ, не правда ли?… M-r Вортъ считаетъ долгомъ сдѣлать мнѣ каждый годъ сверхъ всего, что я у него заказываю, такое… une petite robe… дешевенькое…
— Дешевенькое? — переспросила Вѣра, съ недовѣріемъ взглянувъ на атласное плиссе короткой юбки.
— Это мнѣ стоитъ девятьсотъ франковъ… Для Ворта это даромъ, — проговорила она тономъ извиненія или поученія: Вѣра не поняла. — Поѣдемте съ нами въ Буа, графъ, — обратилась Боловцева къ Виллье. — Вотъ уже два дня какъ я не была тамъ.
— О, бѣдные парижане! — тонко замѣтилъ Виллье.
— Никсъ уѣхалъ на три дня въ замокъ къ Грамонъ, да и вы у меня совсѣмъ пропали… Ну, я пойду одѣваться…
— Надѣньте пожалуйста ваше лютровое пальто, — оно къ вамъ идетъ до невозможнаго. Впрочемъ, все, что вы ни надѣнете…
— Да ужь пригласите его скорѣй обѣдать, — выговорила Анна по-русски, продолжая играть въ безикъ.
— Прошу не учить меня, — отвѣтила, тоже по-русски, мать. Но ни въ тонѣ, ни въ голосѣ, ни въ лицѣ не было ни тѣни раздраженія. Все та же дѣланная полуулыбка играла на губахъ.
— Графъ, — обратилась она въ сторону француза, — пойдемте ко мнѣ въ будуаръ. Селестина подастъ мнѣ только шляпу и пальто.
Вѣра также поднялась съ своего мѣста. Анна простилась съ нею, не сказавъ ни слова, даже не взглянувъ на нее.
— Нѣтъ, я не пущу васъ, вы съ нами, — не выпуская руки Вѣры, сказала Александра Аркадьевна.
— Нѣтъ, merci, я не могу, — отвѣтила та.
