Ржа - [20]

Ходили слухи, что Леша Ильгэсиров вспарывает животики домашним котятам, если те вдруг выбегут на улицу, что он душит голыми руками доверчивых собак, что он даже носит за голенищем сапога охотничий нож. Все верили этим слухам, хотя никто ни разу не видел ни того ножа, ни тех котят.

Боялся Леша Ильгэсиров только взрослых мужчин и ребячьих стай. Со взрослыми он всегда, даже пьяный, разговаривал угодливо-вежливо. Чем крупнее и суровее на вид был взрослый, тем елейней становились интонации представителя легендарного эвенского рода. А когда его окружала стая дворовой ребятни, он вставал в защитную позу, протянув вперед короткие толстые руки, и скалил зубы, покрытые черным налетом:

— Я вас знаю…

— Эй, Леша, ты зачем так много ешь?

— Я вас видел…

— Эй, Леша, ты больше в длину или в ширину?

— Я знаю, где вы живете…

— Ты что, дебил?

— Я приду завтра…

Индейцы подумали, что варварское разрушение их железного вигвама вполне могло быть делом рук жирного Ильгэсирова. И, встретив Лешу в своем дворе, они тут же окружили его, выставив перед собой натянутые луки и настоящие индейские копья — обожженные на костре заостренные палки. Леша неуклюже вертелся на месте, как загнанный бегемот. Врагов было немного, но они были вооружены и, судя по лицам, исполнены решимости. Он хорошо помнил, как минувшей зимой эти же мальчишки и еще десяток других вот так же, с палками в руках, окружили его, прижали к стене дома и долго закидывали снежками и сосульками. От крепких кусков снежного наста его щеки горели, но он не пытался закрываться руками, а только рычал взахлеб и сквозь пелену тяжелой ненависти, застилавшей маленькие глазки, старался запомнить каждого. Несколько раз он бросался на рискнувших подойти слишком близко, но град ледяных обломков больно стучал по голове и заставлял отступать обратно к стене. Вдоволь натешившись, дети прогнали его, как побитую собаку. Теперь вот напали снова. И если нет снега, значит, будут кидаться камнями…

Зная, что Леша уважает возраст, индейцы решили, что допрос поведет Коля, как самый старший из них.

— Это ты сломал наш вигвам? — спросил Коля замершего от напряжения Ильгэсирова.

— Я тебя знаю, — выдавил из себя угрожающе Леша, — ты Чимитдоржиев. Я видел твою маму с водителем вахтовки. Ты, наверное, тоже водитель вахтовки…

Звякнула тетива, и Леша подпрыгнул на месте, скривив толстое лицо. Это Пашка пустил стрелу в широкую вражескую задницу.

— Я тебе в лицо выстрелю, — спокойно сказал Спиря, поднимая лук к испуганным и злобно-суетливым Лешиным глазам.

Леша молчал.

— Это ты сломал наш вигвам? — снова спросил Коля.

— Я не знаю, что такое вигвам, — сказал Леша и добавил что-то по-эвенски.

Ему ответил Спиря, звонко и четко, как никогда не говорил с соплеменниками-индейцами. Ильгэсиров мрачно посмотрел на маленького бледного мальчика.

— Ты Слепцов. Я знаю твоего деда, — сказал он с интонациями лицемерного дружелюбия.

— Скажи нам, Леша, мы тебя отпустим, — заговорил снова Коля. — Тот домик из бочек ты сломал?

— Нет, — сказал Леша, расплываясь в улыбке облегчения, понимая, что его не будут бить и забрасывать камнями.

Все знали, что Ильгэсиров слишком глуп, чтобы врать.

Кольцо индейцев расступилось, и Леша быстро, насколько позволяли его толстые короткие ножки, отбежал в сторону, боком. Он не решался повернуться к детской стае спиной.

— Иди, бить не будем, — сказал весело пухлощекий индеец Дима: ему было смешно. — Ты, Леша, такой толстый, даже толще меня — наверно, масло любишь кушать.

Замороженное сливочное масло с горячим чаем было традиционным северным лакомством, и Дима пытался представить, сколько кусков молочного жира может проглотить это туполицее чудовище.

— Люблю, — мрачно прошипел Леша. — И тебя я тоже знаю. У тебя два брата…

— Они тебе морду набьют, если ты им попадешься, — хохотнул Дима и заговорил по-якутски, с вызовом в голосе.

Лешу мелко затрясло от сдерживаемой ярости. Он рявкнул неразборчиво, развернулся и пошел прочь, демонстративно медленно, переваливаясь тяжелым туловищем.

— Что ты ему сказал? — спросил Алешка Диму.

— Что он меня ударил и его за это уже ищут, — Дима радостно хихикал. — Он понял. Знает язык откуда-то.

— Разве он тебя ударил? — спросил Алешка.

— Нет, конечно, — ответил Дима. — Потому и смешно.

10

В ходе долгих совещаний на игровой площадке ближайшего детского садика, с раскуриванием веников и распитием украденной с магазинных полок сгущенки, индейцы поняли, в чем заключалась их ошибка. Строить вигвам было нельзя в принципе: любая необычная постройка в черте поселка или рядом с ним — сразу бросается в глаза. Сколько бы сил ни ушло на ее укрепление, какой бы конструкции она ни была, ее разрушение — вопрос нескольких дней. Некоторое время обсуждалась возможность сооружения подземного вигвама — он был бы гораздо менее заметным. Но для него требовалась как минимум одна вырытая в земле канава такой глубины, чтобы в ней можно было сидеть. Получается, надо копать глубже, чем на полметра, а все знают, что глубже полуметра под землей начинается лед. С этим ничего не поделать, так устроена земля, а собираться в грязном земляном холодильнике посреди круглосуточно солнечного лета было бы глупо. Да и как ее незаметно выкопать — канаву в полметра глубиной? Новое жилище надо найти уже готовым. Только готовые постройки могут оставаться никому не нужны бесконечно долгое время. Предлагался вариант с узлами теплотрасс — они были закрыты большими деревянными коробками, хорошо утеплены, достаточно просторны и уютны. Но именно поэтому их облюбовали мрачные и загадочные десятиклассники. В своей прошлой, неиндейской, жизни большинство членов племени заглядывали в такие убежища, когда там никого не было. В коробах теплоузлов на сплетениях толстых труб лежали старые полосатые матрасы, прожженные во многих местах. На полу валялись осколки стекла, клочки бумаги, консервные банки и почему-то медицинские шприцы. Никто так и не понял, что десятиклассники делали со шприцами, — уж точно не уколы себе ставили, это было бы абсурдно, ведь никто не любит уколы.