Рыжий ослик, или Превращения - [23]

Диван-биби поднялся и, взволнованный, обежал три раза вокруг платана.

— Хотел бы я иметь такого дедушку! — сказал он, вернувшись в слезах.

— Осла? — не понял Шухлик.

— А кто, по-вашему, лучше: дедушка-осёл или осёл- дедушка?

Шухлик отчаянно задумался. В этом вопросе виднелась какая-то заковырка, вроде занозы, и не хотелось ударить в грязь лицом.

— У меня ни того, ни другого не было, — признался он. — Если не считать хозяина Дурды, которого я уже простил — и как дедушку, и как осла.

— Однако мы отвлеклись, — заметил дайди, прислушиваясь к дыханию засыпающего сада.

Потом внимательно посмотрел на Шухлика, будто определял, созрел ли рыжий ослик для его рассказа. Поймёт ли? Поверит ли?

— Как много неверующих в этом мире! — огорчённо всплеснул он руками. — Живут одним разумом, а то, что туда не помещается, отвергают. Их души, способные вырастить сад, дремлют без дела. Отсюда все горести и печали!

Дайди снова присел под платан и нахмурился:

— Вот и мой родной дедушка Олим, большой учёный, никак не верил, что осёл Буррито умеет летать. Тогда я предложил ему усесться позади меня, но не открывать глаза во время полёта. Ещё хорошо, что с двумя седоками Буррито не мог подняться за облака.

Мы устремились к океану примерно на той высоте, где порхают мелкие птички, вроде воробьев. К несчастью, мой упрямейший дедушка любил, как говорится, всё потрогать пальцем. Мало ли что ветер свистит в ушах, а ноги болтаются, не доставая земли? Наверняка, это какой-то фокус, надувательство!

Словом, огляделся дедушка и тут же свалился с ослиной спины, угодив именно на тот гавайский остров, где людоеды скушали знаменитого адмирала Кука. Получив неожиданный подарок с неба, они, не мешкая, развели костёр, а дедушку Олима привязали вот к этому самому дереву.

Дайди кивнул на платан. И он зазвенел громче, будто извиняясь каждым листочком, что вырос среди людоедов.

— Неужто сожрали?! — ахнул Шухлик.

— Не всё так быстро! — ответил Диван-биби. — Людоеды не совсем уж дикие. У них тоже свои порядки и правила. Они хотели приготовить моего дедушку, соблюдая все старинные рецепты. Для людоедов — что учёный Олим, что адмирал Кук — безразлично! Главное, приправа. Пока они старательно перетирали какие-то корешки и травки, мы с Буррито кружили над островом, думая, как выручить дедушку.

Шухлик нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая услышать окончание. Сердце его замирало. Он так живо представлял обречённого на съедение дедушку, ощущал запах костра и острый аромат приправы! Ему казалось, что он сам, рыжий ослик, привязан к дереву, а вокруг кровожадные рожи.

— Но почему бы не договориться? — пытался убедить себя Шухлик. — Обменять дедушку Олима на картошку или бананы!

— Увы, напрасны переговоры с голодными людоедами! — пресёк его надежды Диван-биби. — Ничего не хотели в обмен. Твой дедушка, бесстрашный осёл Буррито, даже себя предлагал! Но людоеды нас осмеяли. "Мы же не ослоеды!" — орали они, стараясь между делом сшибить меня камнем.

Дивана-биби тоже, видимо, разволновали воспоминания.

— Собрал я все свои силы, всю свою веру! — возвысил дайди голос. — Крошку за крошкой, крупицу а крупицей, как в голодный год подбирают последние колосья с поля! И громко приказал дедушке Олиму подняться в воздух и следовать за нами. Но его так крепко привязали, что взлетел он вместе с платаном, лишив людоедов не только обеда, но и священного дерева.

— У-ф-ф! — отдышался ослик. — Какой счастливый конец!

— Пожалуй, это только начало, — улыбнулся Диван- биби. — Как видишь, платан укоренился рядом с моей кибиткой, став стержнем, или позвоночником, будущего сада Багишамал.

Дайди провёл рукой по стволу и легонько постучался, как в дверь гостеприимного дома, где ему всегда рады. Показалось, что дерево признательно вздохнуло, как огромная собака, которую хозяин погладил и почесал за ухом.

— Кстати, учёный дедушка Олим так и не поверил в летающего осла! — рассмеялся Диван-биби. — А людоедов на гавайском острове принял за кошмарный сон, хотя я подарил ему верёвку, которой его привязали к дереву. "Да мало ли что за верёвка! — возмущался дедушка. — Что она доказывает? Уверен, это лженаучная верёвка!" Ему так легче жилось. Когда ничего не перечило его любимой науке, дедушка Олим чувствовал себя вполне счастливым. У каждого своё счастье, как и своя лень. Как говорится, кому счастье, а кому ненастье!

Диван-биби погрустнел, будто над головой его задержалась тучка, а лицо занавесил дождь.

— Знаешь ли, когда хоронили дедушку Олима, мир его праху, — поклонился дайди земле, — я увидел высеченные на могильных камнях годы жизни усопших. И глазам своим не поверил! Получалось, что на кладбище — одни младенцы и дети, не старше десяти лет!

Что же стряслось в этом маленьком селении? Эпидемия? Землетрясение?!

"Бог с тобой, внучок, — отвечала мне бабушка. — Какие младенцы? В наших местах все долгожители. Твоему дедушке Олиму исполнилось девяносто девять! А теперь погляди, что выбито на камне, который он сам приготовил незадолго до смерти!"

Я слова не мог вымолвить и стоял ошеломленный. "Здесь нет ошибки, — вздохнула бабушка, опираясь на мою руку. — У нас в кишлаке такой старинный обычай — на могильных камнях выбивают только годы, прожитые в счастье. Вот видишь, у дедушки Олима за девяносто девять лет жизни набралось семь счастливых. И это не так уж и мало! — закивала она головой. — У многих, посмотри, всего — го несколько месяцев полной и радостной жизни. А всё остальное время — какая-то пустота, непонятно что. Так, существование!"