Рыжий кот - [23]

— Сегодня у меня уборка, — сказала мать. — Надеюсь, я выразилась достаточно ясно?

— Ещё бы! — воскликнул отец. — Исчезаем до обеда.

— И Пишту возьмём? — спросил я.

— Конечно. Без него мы просто умрём со скуки!

— А куда это вы направляетесь? — поинтересовалась мама.

— На факультет, — ответил отец. — Мы же учёные мужи!

— В добрый час, только смотри, Милутин, много не пей!

Не удивляйся, сынок, мама знала, что говорила. Водился за отцом такой грешок, любил он выпить, а выпивши, шумел и распевал бесконечную песню:

Гей, грянул выстрел в Видине,

Слышно было в Чустендиле…

В народе эту песню поют по-другому, отец переделал её на свой лад. Так она ему больше нравится, да и легче запомнить слова собственного сочинения.

За смехом и разговорами дошли мы до факультета. Навстречу нам то и дело попадались орущие толпы с флагами и транспарантами. В одной толпе мы заметили преподобного Амврозия, вернее, его большую чёрную шляпу, румяное лицо и белоснежный воротник. И лицо, и шляпа, и воротник были такие застывшие и неподвижные, точно их высекли из камня.

Пишта нахально показал ему язык, а я, не придумав в ту минуту ничего лучшего, крикнул: «Амврозий — осёл!» К сожалению, святой отец был слеп и глух, и вообще вид у него был такой, словно он парил под небесами.

Возле факультета мы остановились. Наказав нам ждать его у входа, отец торопливо вошёл внутрь. Я знал, что он отправился к доктору Моисею Сему, читавшему здесь римское право. Доктор Моисей Сем отличался большим умом и редкой образованностью, но, как и мой отец, имел одну низменную страстишку — любил выпить.

«А почему бы не выпить? — говаривал он. — Бог создал вино не для одних дураков. Оно прополаскивает мозги».

Доктор Моисей Сем часто захаживал к отцу. Они подолгу беседовали, сначала тихо, сдержанно, вполголоса, но постепенно воодушевляясь и буквально захлёбываясь словами. Мне казалось, что слова с разлёту ударялись друг о друга и ломались со звоном, точно копья. В такие минуты собеседники забывали обо всём на свете. Я не прислушивался к их разговорам — всё равно непонятно, но отдельные слова возбуждали во мне особый интерес. Стараясь проникнуть в их тайный смысл, я снова и снова повторял про себя: социализм, Ленин, Маркс, диалектика, исторический материализм, Плеханов, Анти-Дюринг…

Как-то доктор Сем с удивлением спросил отца:

«Откуда вы всё это знаете?»

И мой отец, менявшийся, как весеннее небо, умевший быть то серьёзным, то ребячливым, ответил с улыбкой:

«Сорока на хвосте принесла!»

Доктор Сем смеялся как исступлённый. Думаю, что этот случай и положил начало их дружбе. Теперь они встречались гораздо чаще — то у доктора Сема, то у нас, а время от времени в кафе у Ту́рина.

Кафе это находилось как раз напротив факультета. Хозяин его, Турин, был маленький круглый человечек с кривыми ногами и непомерно большой головой. К тому же он был глуп как пробка. Стоило только перекинуться с ним несколькими словами, и вы тотчас же убеждались в его необычайном тупоумии.

— Господин Малович, профессор Сем! — кричал он, едва завидев их. — Милости прошу! Всегда рад хорошему человеку! Ха-ха-ха…

Друзья здоровались с хозяином и садились за столик, а Турин тут же приносил им литр белого вина и две рюмки.

— Не угодно ли чего-нибудь для детишек? — спросил Турин.

— Три малиновой, — ответил отец.

— Три малиновой? — переспросил Турин, явно возмущённый тем, что отец заказывал воду и для Пишты — ведь в его глазах он был «жуликом, про которого всему городу известно, что он украл церковные деньги у отца Амврозия».

— Три порции малиновой, чёрт побери! — сердито крикнул отец. — Egy, ketö, három!..[8]

— Хорошо, господин Малович. — Турин изобразил на лице угодливую улыбку и, бросив на Пишту презрительный взгляд, пошёл выполнять заказ.

В будние дни в кафе бывало мало посетителей, но на этот раз все столики были заняты, даже у стойки толпился народ.

— Через несколько дней будут выборы, — сказал Пишта, как бы прочитав мои мысли.

— Он всегда в курсе событий, — заметил доктор Сем, когда мы выпили малиновую воду. — Ступайте, дети, на улицу, а ты, Пишта, объясни им всё, что Нужно.

— Ну, начинай! — язвительно потребовал Вита, только мы вышли из кафе.

— На выборах я наедаюсь от пуза, — похвалился Пишта. — А в прошлый раз, когда выбрали господина Каначки, я даже забил деньгу.

— Ты? — удивился Вита. — Врёшь.

— Клянусь родной матерью, не вру!

— Вольно ж тебе клясться матерью, когда её нет! — пробурчал Вита.

Мы знали, что Пишта круглый сирота и с малых лет живёт на улице. Такая жизнь не прошла для него бесследно: он вырос крепким и выносливым парнишкой, чуточку недоверчивым к людям, большим насмешником и острословом, но при этом он не был ни озлоблен, ни ожесточён. Напротив, с какой-то удивительной бодростью переносил он жизненные бури и невзгоды. Я никогда не слышал от него ни слова жалобы и просто остолбенел от удивления, когда он вдруг разразился горькими, безутешными слезами. Голова его свесилась на грудь, а худые, опущенные плечи тряслись как в лихорадке. Грубые слова Виты задели нечто такое, что он прятал глубоко в своём сердце, и вся его печаль вдруг прорвалась и хлынула наружу бурным потоком.