Рыжий - [15]

Выше моста гремел порог. Вода бушевала и узком канале метров триста, у самого моста вырывалась из теснины и, не в силах сразу успокоиться, все еще ошалело крутилась водоворотами. Только миновав каменные быки, рока изгибалась плавной дугой и текла широко и мощно среди скалистых берегов до следующего порога. Мы купались у излучины, но, наскучив, шли наверх, на порог, за острыми ощущениями. Сначала надо было ползти по залитым водой отполированным камням, мучительно напрягаясь, чтобы не сорвало, а потом несколько секунд восхитительного полета в ревущем потоке. Только руки надо держать вытянутыми над головой, а то ударит о камень, и — прощай. Чем угодно, только не головой. Впрочем, долгий опыт научил нас чувствовать течение, и нас даже не кувыркало. Пролетишь все триста метров, вытянувшись стрелой и лишь изредка подгребая, чтобы удержаться посреди потока, и вот тебя уже вышвырнуло из жерла и потащило в водоворот. Высунь голову из воды — продышаться, набери полную грудь воздуха и иди на дно. Не сопротивляйся, не трать понапрасну силы, все равно утащит. Мы даже сами подныривали, чтобы побыстрее уйти вниз. А когда дотащит до дна, нужно лишь собраться в комок и сильно толкнуться в сторону. Вот и все. Рядом с водоворотом всегда есть восходящее течение, и тебя вышвырнет на поверхность как пробку.

На мосту всегда стояли люди и смотрели, как мы летим по порогу и уходим в водовороты.

— Не страшно? — спрашивали нас иногда.

— Нет, не страшно, — отвечали мы.

И в самом деле — не страшно. Разве можно назвать страхом то, что мы переживали? Никто же не спрашивал, страшно ли нам прыгать с моста, с высоты десяти метров. Всем ясно, что, может быть, в первый раз и страшно, но уж не в сотый, а тем более — не в тысячный. Должно быть, порог казался опаснее высоты. Но я-то знаю, что на пороге никто никогда не тонул. Те, кто мог утонуть, туда никогда не лезли, а новичков всегда сопровождали. Двое, трое, четверо — все, кто был. Им объясняли, как и что делать, куда рулить, чтобы не ударило о камни. Ну обдерется разок-другой, ну заработает пару синяков, всего и делов-то. Все зарабатывали в свое время, всем доставалось, стоит ли говорить.

Но Дзагли! Откуда было ему все это знать? И откуда нам было знать, что у него свои понятия об опасности и о долге? Не водолаз и не какой-нибудь особый пловец, вполне сухопутная собака, веселый, дружелюбный и храбрый крысолов. Но когда мы в первый раз на его глазах поползли с Витькой по камням, он вдруг залился таким возбужденным, громким лаем, что нам стало смешно.

— Смотри, — сказал я Витьке. — Если бы он был большой, тебе бы сейчас досталось. Или если бы он был твоим отцом. Ого!

Дзагли подпрыгивал на берегу и лаял на нас, как на врагов, требовательно и яростно. Мы посмеялись и поползли дальше. И тогда, не долго думая, он кинулся за нами в воду. Там было по колено. Но это нам. А ему — по уши. Вода свирепо пенилась на камнях, камни были скользки, как намыленные, его подхватило и понесло. В тот самый момент, когда он прыгал, я оглянулся. Может, оттого, что он замолчал, а может, по другой какой причине. Увидев его в воде, я заорал и вскочил на ноги, но стоять там было нельзя. Я поскользнулся и грохнулся во весь рост. Вода потащила меня, колотя о камни, но я извернулся, вскочил на четвереньки и побежал за Дзагли, не разбирая дороги и не замечая разбитых коленей. Дзагли отчаянно греб навстречу. Его захлестывало пеной, но он выныривал и опять греб и тянул к нам длинную свою лохматую морду. Его обязательно надо было поймать здесь, иначе затянет в водоворот — и погиб наш пес. В мутной воде мы не сможем его быстро выловить.

— К берегу! — орал я, словно он мог меня услышать и понять. — К берегу!

Витька тоже орал сзади что-то неразборчивое, иногда я поскальзывался, и тогда вода швыряла меня грудью о камни с такой силой, что в глазах темнело. Но времени не было замечать боль и опасность.

— К берегу! К берегу!..

Все-таки мы его догнали. На берегу он отряхнулся, повернулся к нам и залаял. Ей же богу, он ругался, как человек, он был, по-моему, вполне уверен, что это он нас из воды вытащил, а не мы его. Две педели ходили мы потом с перевязанными руками и ногами, все ободранные, в синяках и царапинах. На груди у меня чернел синячище от плеча до плеча, так что дышать было невозможно. Но зато мы знали теперь — на Дзагли можно положиться. Только поручали брату держать его, когда лезли на порог. Впрочем, со временем он привык и больше никогда не кидался нас спасать. Зато, когда однажды какой-то парень решил собрать нашу одежонку, оставленную на берегу, ему пришлось иметь дело с Дзагли лицом к лицу. Не обращая внимания на пинки и ловко уворачиваясь от камней, он в клочья изодрал ему штаны и ноги и не позволял уйти, пока мы не подоспели на помощь. Взрослый парень, лет пятнадцати, плакал от обиды, гнева и боли, а Дзагли пришлось взять на руки, чтобы унять.

— Я его убью, — пригрозил тот.

— А попробуй, — только и ответил Витька — когда нужно, он умел быть кратким.

Нас было шестеро плечом к плечу, Дзагли бесновался у Пуделя на руках, и воришка понял, что пробовать не стоит.