Рыжая кошка - [24]

Я приблизился и опустился на колени, чтобы разглядеть получше. По спине пробежал холодок.

— Она называет их реликвариями, братишка, — сказал Тодд. — Самодельные, есть в каждом ее фильме, но я бы отложил знакомство с ними на потом. Так будет понятнее, а впечатление… сильнее.

Я посмотрел на Чеза, и тот кивнул.

— Вопрос контекста, — добавил он и глотнул пива.

Я снова кивнул и сел позади Чеза. Тодд погасил свет, в зале стало темно, а я попытался представить, в каком контексте может стать понятнее то, что я увидел за стеклом.

Глава 11

— Не хотите выпить по-настоящему? — спросил меня Чез Монро. — Судя по вашему виду, вам не помешало бы.

— Хватит имбирного эля, — ответил я.

Монро пожал плечами и вклинился в толпу у бара, чтобы сделать заказ. В сущности, он говорил дело. Меня пошатывало, перед глазами плыло, и прогулка от дома Тодда Герринга до Смит-стрит не помогла. «Ничего подобного я в жизни не видел», — сказал Рикки. И не соврал.

Я нашел пустой столик в углу битком набитой комнаты и опустился на зеленую скамью. Вскоре подошел Монро, подал мне эль и сел напротив. Чокнулся с моим стаканом.

— За искусство, братишка. — Монро глотнул шотландского виски и окинул меня изучающим взглядом. — Итак, ваше мнение?

Я покачал головой.

— Они все такие?

— Детали различаются, но сюжетная линия одна и та же… во всяком случае, в тех, что я видел: электронная почта, первое свидание, доминирование и подчинение, расследование и допрос в финале.

— Вы когда-нибудь видели лица мужчин?

Монро покачал головой:

— Они всегда скрыты — и лица, и особые приметы типа шрамов и татуировок. И голоса искажены. Это обезличивает мужчин… уничтожает индивидуальность, превращает в объекты, от них остаются лишь желания и требования. По крайней мере пока не начинаешь жалеть бедолаг.

— Но Кассандру видно всегда?

— Все, что можно показать… и голос тоже всегда слышно. Тут ничего не скрыто.

Еще бы, подумал я и покачал головой, потом выдохнул:

— Боже!

— Да уж, — согласился Монро и допил виски. — Слишком быстро, — вздохнул он. — Вам еще газировки — или чего покрепче? — Я отрицательно покачал головой. Монро пошел к бару. Я заглянул в свой стакан и снова вспомнил видео. Думать о них было нелегко, не думать — невозможно.

Каждый фильм был минут на пятьдесят, и оба начинались со съемки ручной камерой в документальном стиле: крупный план, суматошное мелькание распечатанных электронных писем. Поля «Кому» и «От кого» и вообще любая информация, по которой можно было бы определить отправителя и получателя, густо замазаны черным, а сами письма — короткие, осторожные, в две-три строчки — ответы на онлайновые объявления. Камера ехала по страницам, а женский голос тем временем зачитывал текст. Ровный и бесстрастный, знакомый по записи на телефоне Дэвида. Голос Рен.

Первый фильм, «Интервью номер два», перескакивал от писем к скрытой камере, установленной на уровне крышки стола в нечетко снятом баре или кафе. За столиком вместе с Кассандрой сидел человек, которого я про себя назвал Тощим. Лицо ему заменяло скопление телесного цвета пикселей, а речь была синтезированной, механической. Дорогой костюм делал его похожим на правительственного осведомителя или комментатора в репортаже о заложниках.

«Вечер меня устраивает… половина шестого или шесть… я не увлекаюсь наркотиками, и, если вы ими балуетесь, мы можем прекратить сейчас же… мне хотелось бы разговаривать, пока мы… да вы понимаете».

Механический голос сначала казался слишком низким для Тощего и слишком невозмутимым для щекотливой ситуации. Однако через некоторое время неуместными стали уже оставшиеся в его речи человеческие мелочи: покашливание, вздохи, учащенное дыхание, паузы и мелкие запинки.

Со своей стороны Кассандра все время была очень сдержанна. Соглашалась почти со всем, что говорил Тощий, а сама говорила мало и почти шепотом.

— У меня есть комната в нескольких кварталах отсюда. Хотите, пойдем ко мне?

А потом настало время секса.

Он начался без всякого перехода, в тускло освещенном гостиничном номере; желтоватый свет лился из открытой двери ванной комнаты, просачивался через щелочку в занавесках. Изображение было смазанное, визуально стиль напоминал любительское порно в Интернете: зеленоватые, призрачные фигуры, невесомые движения, как у астронавта на Луне, и предельная откровенность. Со временем я разобрал, что на самом деле здесь смонтировано несколько сцен, события нескольких вечеров, и за это время секс последовательно изменялся — к все менее традиционному. По разнообразию ракурсов я решил, что Кассандра, вероятно, установила в комнате три скрытые камеры и с их помощью создала сводный каталог траекторий и толчков. И все время распоряжался Тощий — сначала осторожно, а потом уже без колебаний.

«Тебе же так нравится…», «Ты хочешь сюда…», «Скажи мне, что ты хочешь сюда…», «Скажи, как ты хочешь…», «Скажи это снова, сука».

В фонограмме преобладали его синтезированные приказы и наставления, его подлинные тяжелое дыхание, стоны и пыхтение. Необработанные звуки пугали своей интимностью, тревожили больше слов.

Если Тощий доминировал — не важно, изъяснялся ли он членораздельно, стонал или охал, — в голосе Кассандры неизменно слышалась придушенная покорность. Кассандра делала все, что Тощий приказывал делать, говорила все, что он приказывал говорить, и, когда он приказывал что-то повторить — повторяла. Она стонала, вскрикивала и умоляла, иногда — испытывая удовольствие, иногда — нет, а ее белое податливое тело изгибалось и металось под абстрактным лицом Тощего. Ее иконописное лицо — когда его выхватывала камера — было бледным, с пустыми глазами.