Рывок на волю - [17]

– Понравилось? – С этакой ехидцей.

– Нет.

– Ну ништяк, Коста. Доберемся завтра до схрона, там разносолов тебе… Даже компот ананасовый. – Тихон присел на траву возле своего рюкзака, закурил «беломорину». – Сам всю жратву собирал. Сам все разносил. По маршруту два раза прошел.

Я не поверил. Когда, интересно, он мог пройти восемьсот километров, если уже в начале июня безвылазно находился в избушке на берегу Ижмы? А в мае через тайгу, залитую талыми водами, пробраться почти невозможно. Но вслух свои сомнения я высказывать не стал. Кто его знает, может, и правда прошел. Им, самоедам, в здешних местах сам черт не брат.

– А схроны один, что ли, делал? – поинтересовался я, и Комяк посмотрел на меня, как на дебила.

– Какое один? Я и за год бы не справился. Братва помогла. Схронов-то семь по всему пути до Кослана. Через каждые полсотни верст. Это, значит, чтобы идти налегке, не тянуть на себе ни шамовку, ни какие другие припасы.

– А за сколько думаешь до Кослана добраться?

– А это уж от тебя, паря, зависит, – улыбнулся Комяк. – Коли выдержишь темп и пойдем хорошо, да если еще не будет у нас на пути никаких головняков, так, даст Господь, доберемся до места уже к сентябрю. Только не верю я в это. В обязаловку на дороге нам рогаток наставят. А их обходить. Да и погодка испортилась. Так что, паря, готовься, что прогуляем мы месяц по парме. Из худшего я привык всегда исходить.

Вот в этом я был с ним солидарен. Впрочем, так же как и во всем остальном. Тихон импонировал мне все больше и больше, и я был благодарен судьбе за то, что столкнула меня с этим мужиком. Я был благодарен братве за то, что подобрали мне такого проводника.

Тем временем Комяк вновь посмотрел на часы, буркнул: «Есть времечка децл еще» – и, развязав мой вещмешок, достал несколько коробок с патронами. Потом взял в руки мой дробовик.

– Стрелял когда-нибудь, Коста?

– Пару раз в тире, – честно признался я.

– Так то из мелкашки! И по мишеням. А здесь-то у нас другая бодяга. Чуть посложнее. Гляди внимательно, про ружжо твое расскажу.

И в течение получаса он показывал, как пользоваться «Спасом-12», как устанавливать оптику, как целиться, как снаряжать и заменять магазины. Патроны с какой маркировкой заряжены пулями. Какие – картечью, какие – крупной дробью, а какие – зарядами с отравляющим газом. Громоздкий телескопический прицел «Нимрод», которым был снаряжен дробовик, был изготовлен в Израиле, имел шестикратное увеличение, автоматический дальномер и лазерный целеуказатель. Я немного потренировался, вставляя и вновь снимая магазин на шесть патронов, пару раз проехал по направляющим салазкам прицелом и установил его на фиксатор.

– Молодчик ты, Коста, – похвалил меня мой учитель. – Хорошая штука, согласен? Но если при всех этих прибамбасах, братан, – усмехнулся он, – ты смажешь с трехсот метров по банке, я тебя брошу в парме и дальше пойду один. Все равно тогда каши с тобой не сварить. Дай-ка мне волыну твою, авось пригодится.

Потом Тихон повесил на шею один из двух приборов ночного видения, покрутил в руках бинокль, размышляя, стоит ли брать его с собой, решил, что не стоит, и вернул его в мой вещмешок.

– А «очки»[7] все же возьму, – вслух решил он. – Ночка нынче темной быть обещает. Хотя б на часок… Коста, сейчас я провожу тебя к сену. Закопаешься в стог и сиди там, отдыхай. Поспи. Надеюсь, ты не храпишь?

– Ничуть, – заверил я Тихона.

– Ну и ништяк. Так значит, поспи. Не вылезай никуда. Ссать захочешь – ссы прямо там. Замерзнешь – терпи. Постарайся побольше набраться сил. Завтра у нас трудный день.

Мы осторожно выбрались на опушку бора и потратили немного времени на то, чтобы убедиться, что все спокойно на большой, чисто выкошенной поляне, посередине которой стояли две высокие скирды сена, заботливо прикрытые кусками полиэтиленовой пленки и рубероида и подпертые со всех сторон жердями.

– Они будут здесь до морозов, – объяснил, наклонившись мне к уху, Комяк. – Их по зимнику вывезут. Там впереди есть болотина, так ее сейчас не проехать. Надо ждать, когда замерзнет. Пошли, что ли, паря, нору тебе рыть.

Это оказалось делом несложным. Я вбурился в сено, как минога в песок, поднапрягся, спиной и ногами приминая сено и увеличивая объем своей сегодняшней «спальни», и принял от Тихона рюкзак, вещмешок и оба ружья.

– А ты чего, «Тигр» с собой не берешь? – удивился я, и Комяк, закладывая мою нору сеном, пробурчал:

– Куда его? Мешать только будет. «Макара» достаточно. Спокойной ночи, братан. – И все. Его не стало слышно.

– Эй, Тихон, – негромко позвал я. Никакого ответа. Ушел воевать. И неизвестно, вернется с войны или нет. Если не вернется, то мне кранты. О черт!

Я поворочался с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее и чуть не развалив скирду, наконец нашел удобное положение, нагребя под голову побольше сена, и начал мучить себя мыслями о том, что же будет, если Комяк сегодня спалится, но очень быстро решил, что утро вечера мудренее, и переключился на более приятные думки. Например, о том, как надурил хитрюгу-кума. И о том, что скоро – очень скоро! – смогу повстречаться со своей любимой женой Ангелиной. И с братцем. Вот-то они удивятся! А быть может, в ближайшее время их предупредят о том, что я ушел в бега и им надо поостеречься. И они – все такие на шугняках! – побегут куда-нибудь шхериться. Вот только куда? Велика Россия, да заныкаться негде! Везде, в самом глухом уголке, есть глаза и уши братвы – и на московских вокзалах, и в горных кавказских аулах. Нет, в России ни Ангелине, ни Леониду ничего не светит. А за границей – тем более. Ну куда им, не знающим ни единого языка, ни владеющим ни единой профессией? Не-е-ет, никуда не уйдут эти падлы. Так же как и прокуроришка Муха. Так же как и доктор