Рюрик и мистика истинной власти - [12]

. Как видим, даже угроза неминуемой смерти не могла заставить славянина преступить свой долг повиновения правителю ранов, носивший, судя по благоговейному поведению воина, не только политический, но и религиозный характер. Однако весьма похожая ситуация наблюдалась в Древней Руси в языческую эпоху. Автор Худуд ал-Алам так характеризовал положение дел у восточных славян: «Послушание (главе славян) является обязательным, согласно религии»[76]. Рюрик не попал в поле зрения восточных авторов, но уже его сына Игоря со слов русских купцов мусульманский автор Ахмед ибн Фадлан описывал так: «Из обычаев русского царя есть то, что во дворце с ним находится четыреста человек из храбрых сподвижников его… Эти четыреста человек сидят под его престолом; престол же его велик и украшен драгоценными камнями. На престоле с ним сидят сорок девушек (назначенных) для его постели, и иногда он сочетается с одной из них в присутствии упомянутых сподвижников. Он же не сходит с престола, а если желает отправить свои нужды, то отправляет в таз. Когда он желает ездить верхом, то приводят его лошадь к престолу и оттуда садится на нее; а когда желает слезть, то приводят лошадь так, что слезает на престол»[77]. Черпавший информацию из какого-то независимого источника Мухаммед ибн Ахмед ибн Ийаса ал-Ханафи сходным образом характеризует правителя Древнерусского государства: «Есть у них царь, сидящий на золотом троне. Окружают его сорок невольниц с золотыми и серебряными кадилами в руках и окуривают его благовонными парами»[78]. Из этих свидетельств перед нами вырисовывается ритуальная сакрализованная фигура верховного правителя Древнерусского государства, который ни под каким предлогом не ступает на землю ни при отправлении нужд, ни при совокуплении, ни при езде верхом, который почти все время сидит на золотом троне, окуриваемый благовониями, и послушание которому составляет не только политический, но и религиозный долг его подданных. Весьма показательным является то, что как раны-русы занимали главенствующее положение среди западнославянских племен, так и киевские русы занимали точно такое же положение среди славян восточных. В то время как первые собирали дань со всего славянского Поморья натурой, в первую очередь продуктами питания, вторые регулярно обходили подвластные им земли полюдьем, точно так же собирая дань натуральными товарами. Таким образом, с запада на восток не просто переселялось население, сохранявшее особенности своего языка и свои производственные навыки, а переносились социально-политические и религиозные структуры общества, обеспечивающие сохранение устройства Варяжской Руси на новом месте.

Вероятно присутствие в регионе и балтов. Так, например, погребение с оружием в кургане 45 могильника Доложский Погост Ижорского региона, датируемом V в., М. М. Казанский сопоставляет с литовскими[79]. На присутствие балтов указывает и название Прусской улицы в Новгороде. Точно так же вероятно присутствие на севере Восточной Европы и скандинавов, хоть их численность и влияние на происходившие в регионе события были неимоверно преувеличены норманистами. Чтобы разобраться в этом более чем спорном вопросе, обратимся к конкретным фактам. На основании трех вещей из раннего слоя Ладоги, интерпретируемых им как скандинавские, Г. С. Лебедев радосто заключает: «Эти находки свидетельствуют, что скандинавы входили в состав постоянного населения Ладоги с момента возникновения открытого торгово-ремесленного поселения около 750 г.»[80]. Однако А. Н. Кирпичников, точно так же исходивший из норманистских догм, гораздо более осторожно трактует эти артефакты: «В этом плане важнейшее значение приобретает находка Рябининым в предматериковом слое Земляного городища остатков кузнечно-слесарной и ювелирной мастерской… Размеры и устройство мастерской предполагают работу в ней одного ремесленника-универсала и, может быть, одного подмастерья. Владелец мастерской, возможно, бродячий ремесленник, привез в Ладогу уже готовый набор инструментов. Его происхождение указывает на Северную Европу, впрочем, не обязательно Скандинавию»[81]. В результате в коллективной статье в соавторстве с другими отечественными норманистами все тот же Г. С. Лебедев был вынужден по-другому расставить акценты: «В древнейших слоях Староладожского городища, относящихся к 750-830 гг. (горизонт Е₃), встречены немногочисленные вещи северного облика. Появление первых норманнов в нижнем Поволховье в 840-850 гг. (горизонт Е₂) выдают некоторые культовые вещи, которые не могли быть предметом торговли…»[82] Таким образом, время появление первых норманнов в Ладоге оказалось почти на сто лет более поздним по сравнению с тем, которое было заявлено Г. С. Лебедевым в одиночку. Те скандинавские саги, которые упоминают о том, что Ярослав Мудрый отдал Ладогу в вено своей жене, шведской принцессе Ингигерд, не говорят при этом о том, что данный город до этого принадлежал скандинавам или хотя бы был ими населен. «Сага о Хальвдане Эйстейнссоне» не упоминает этого брака, но приписывает захват Ладоги норвежскому конунгу Эйстейну, якобы правившему ею во времена Харальда Прекрасноволосого, умершего около 940 г. Нечего и говорить, что в это время Ладога находилась под властью Рюрика, а затем и его преемников, и ни о каком ее захвате Эйстейном говорить не приходится – все это откровенная выдумка создателя этой саги, датируемой не ранее середины XIV в.