Рюма в стране ирокезов - [14]

Теперь о войнах. Ребятишки подгорненской стороны беспрестанно нарушали границы дачи. И не только они. Были пришельцы с Властовской школы, от Нижнего базара, от армянской церкви и даже из центра города. Сипягина дача — буржуйская и досталась дикарям после революции. Должны ли новые владельцы защищать завоеванные революцией права?

Должны! Значит, они ведут войну справедливую, а все остальные мальчишки — захватническую, несправедливую.

С классами дело было посложней. Вот, скажем, у Митьки Вяхирева отец шапочник и у Генки Родионова — шапочник. Оба живут на Второй Подгорной улице, по соседству. Оба считаются в финотделе трудящимися кустарями. А дикари детдомовцы с Митьки берут дань, а Генка купается в пруду безо всяких. Потому, что финотдел не знает, а «индейцы» знают: Генкин отец своего товара не имеет — получает у Вяхирева и ему же готовую работу сдает. Они считают, что Митькин отец буржуй, а Генкин — пролетарий, хоть и не вполне, потому что свой дом имеет, и сад, и собаку, но все-таки трудящийся.

Или Арам Саркисов. Отец Арама, по официальным данным Советской власти, мелкий частный торговец. Паразит — по-детдомовски. А туземцы всю семью Арама считают пролетарским элементом.

Старый Ашот торгует керосином вразнос. С рассвета и дотемна ходит Ашот по окраинным улицам города и кричит:

— Красы-ы-ынь кому на!

Слово «керосин» Ашот произносит по-своему и протяжно, а «кому надо» говорит быстро и даже без последнего слога. Вот и получается:

— Красы-ы-ынь кому на!

Одет Ашот в пропахшие керосином отрепья. На ногах — веревочные постолы. На голове — старая, залоснившаяся от времени синяя фетровая шляпа с обвисшими полями. За спиной у Ашота тяжелый четырехведерный железный ранец с керосином. Лямки давят на плечи, Ашот горбится от тяжести, шагает широко, по-грузчицки расставив ноги, и хрипло кричит:

— Красы-ы-ынь кому на!

Выходят хозяйки с железными банками, стеклянными четвертями.

— Нацеди-ка, Ашот, пять фунтов.

«Мелкий частный торговец» останавливается и шевелит губами: переводит фунты в литры. Отцепляет от пояса мерку, отворачивает краник ранца, отмеривает покупательнице два литра керосину. Сунув деньги в кожаную сумку на поясе, вновь неторопливо движется вдоль улицы.

— Красы-ы-ынь кому на!

Товар Ашоту отпускают оптом «Братья Сошины. Бакалея» чуточку дешевле, чем в розницу. Девять детей у Ашота, жена и мать-старуха. Двенадцать ртов. Пять раз нужно наполнить и опорожнить тяжелую заплечную банку, измерить шагами десятки улиц, вверх-вниз, в гору-под гору, и тогда каждый рот накормить можно.

— Красы-ы-ынь кому на!

Отвергают «индейцы» классовое определение финотдела, считают Арама Саркисова пролетарием.

Данью облагаются все пришельцы мужского пола от восьми до четырнадцати лет. Дань взимается натурой: пирожками, колбасой, белым хлебом, бутербродами. Брать деньги считается неэтичным. Деньги нужны. Очень нужны. Почти все «индейцы» курят. И потом кино… Кино — это целая проблема. Бюджет детского дома очень тонкий — чуть натяни и порвется. Больше одного раза в месяц сводить ребят в кино нельзя. А ведь хочется! И потом — посмотрели первую серию «Знак Зеро», а остальные две? Или «Тарзан» — двенадцать серий! Потом «Сын Тарзана», «Дочь Тарзана». Но тут каждый полагается на свою ловкость, а данники облагаются только натурой.

… Солнце почти в зените. Ни ветерка, ни облачка. Жарко. Даже подгорненские куры укрылись в тень и трудно дышат, раскрыв клювы. Над Сипягиным прудом веселые крики мальчишек, девчоночий визг. У девчонок купальня на восточном низком берегу, в бухте Золотая лагуна. А у ребят берег крутой, обрывистый.

Лешка Пузан, сбросив на ходу трусики, разбежался и «рыбкой» нырнул с утеса Мрачный. Его и утесом-то назвать нельзя, этакая земляная загогулина врезалась в воду, но… Тогда и Горное озеро — не озеро, и бухта Золотая лагуна — не бухта, и сам Лешка — не Орлиный Глаз из племени команчей, рода Бизонов.

Орлиный Глаз вынырнул, жадно глотнул воздух и внимательно осмотрел берег и воду. Ничего подозрительного. Сейчас между команчами и ирокезами мир — коварного нападения можно не опасаться. На берегу все знакомые, в пруду все головы… постой, постой! Это чья там голова с беленьким мокрым чубиком? Так! Проверим.

Отчаянно, по-собачьи, болтая руками, Лешка подплывает поближе к берегу. Под обрывом боязливо переступает в воде тщедушный белоголовый мальчишка. Вода ему только до пупка доходит. Он приседает, окунается с головой и снова стоит нерешительно у берега, держась за корневище. Ну, ясное дело, Исусик — плавать только по-топориному умеет. И белый весь — городской. Окраинские пацаны все зажаренные на солнце.

Лешка останавливается в двух шагах от незнакомца:

— Ты чей?

Мальчишка косится на Лешку, презрительно выпячивает пухлую нижнюю губу:

— А тебе что?

Пузан подходит ближе, почти вплотную, и просовывает плечо между берегом и мальчишкой. Тот, округлив в испуге голубые глаза, опушенные бесцветными ресницами, отступает от берега. Отступает туда, где глубже, где ему уже по грудь. Лешка молча напирает всем корпусом. Мальчишка пятится все дальше. Плечи уже скрылись под водой. У него от страха прыгают губы. Теперь он сам спрашивает: